Мы, пятеро человек, двое полных суток державшие сухую голодовку в Таганском ОВД, были заживо похоронены информагентствами. Устав от массового героизма, нас объявили несуществующими. И это не просто какое-то «замалчивание». Напротив, 1 апреля они отрапортовали следующую ложь: "Заключенных на Триумфальной площади в Москве выпускают из отделений полиции. На ночь после того остаются несколько человек: один (нас было пятеро!) отказывается представляться, второй (это были те же мы пятеро!!) обвиняется в неповиновении полицейским, 3 - в поджоге файера (всего получается как раз пятеро, но у нас в этом никто не обвинялся). Сильно избиты Денис Юдин, Надежда Низовкина (видимо, назвалась и отпущена?) и Владимир Гладышев...". Кстати, обычно каждый, кто не представился, именно за это обвиняется «в неповиновении» (19.3), а кто представляется, тому дают 20.2. Так что уже не вяжется?

Все сознались, все свободны!
О сухой голодовке всех задержанных в Таганском - ни слова. 1 апреля, судя по сообщениям прессы, все были освобождены, а на самом деле нас выпустили только вечером 2 апреля, и весть о нашем освобождении встречается с изумлением. Притом одна из группы голодающих, Вера Лаврешина, была осуждена на 5 суток и до сих пор голодает. Если на то пошло, то среди нас был еще и шестой отказник - Дмитрий Смирнов. Он отказался представиться и оказался в камере, но при нем нашли документ и выпустили через несколько часов.

ОНК отслеживала ситуацию, явившись в ОВД и официально задав вопрос о голодовке, о принудительной дактилоскопии с заламыванием рук, и я слышала слова ментов о том, что не представляется никто.

Кто здесь кого обманывал? Если это делали сотрудники ОВД, то почему бы не проверить несколько очевидных телефонных номеров? Если 5 марта в Замоскворечье не представлялось и сидело 9 человек, то почему это количество отказников сократилось до ОДНОГО? Если тогда же сухую голодовку держало 7 человек, то почему теперь НИ ОДНОГО? Если публично известны фамилии этих сопротивленцев, то почему бы не проверить поразительную инфу: ага, представились, не голодали, отпущены – а ну-ка, отвечают ли у них телефоны?! Особенно учитывая, что сами опера не скрываясь звонили с наших изъятых телефонов, проговорив по нескольку сотен рублей, пробивая адреса политических! Их голоса перепутали с нашими?

Действует система наглого агитпропа. Общество получает лживые новости, которые признает за оппозиционную правду. Мы поставлены вне закона не только побоями, но и опорочиванием. Люди могут разувериться в действенности такой эффективной тактики, сломаться или раньше времени отбросить копыта при голодовке, зная, что общество ничего не узнает. Стирается грань между слабостью и мужеством, потому что их опорочат все равно.

Заложники или захватчики?
31 марта с Триумфальной практически вся группа отказников, находившихся в разных местах площади, попала в один автозак. И, как оказалось, не случайно. В таких случаях нас обычно перетасовывают, разъединяя «буйных» по разным автозакам, иногда непосредственно перед выводом в отдел. В этот раз никто нас не расфасовывал, и мы благополучно зажали дверь клетки изнутри с криками «Это наш автозак!» Выйти из клетки мы не могли, но и противник не решался засовывать в нее новых жертв. Каждый раз, когда они кого-то заводили или только хотели завести, мы хором крушили ногами дверь и начинали кричать, что автозак нами захвачен: «Ни одного человека больше в клетку!» Тактика проверенная: затащив нас, они одновременно лишаются возможности затаскивать других.

Трое остались за дверью клетки, одна из них улыбчивая девушка - предположительно из «Прорыва». Она начала с мягких требований к ментам, чтобы те представились, разумеется, безуспешных. Ее тренинг захлебнулся едва начавшись, но в середине поездки она опомнилась и начала просить нас впустить ее в клетку. Ей ответили, что судьба такая. В конце концов ее везли не подвешенную за наручники, так что о гуманности к мирным жителям думать не приходилось.

В периоды ментовской активности мы скандировали: «Смерть фашистским оккупантам!» По сути институт нашей полиции действует как любая оккупационная власть. Не истребляя население, подчиняя его своим законам и негласным требованиям, приучая опасаться колебаний в их эмоциях, они жестоко мстят участникам сопротивления. Мы сопротивлялись двумя способами: осуществляли наступательные действия (крошили стекла, бросили несколько петард) и прикрывали тех, на кого за это кидались. Тактика состояла в том, чтобы неожиданными бросками отвлекать удар на себя от товарища, заставляя противника метаться между скамейками автозака и терять ориентацию.

Типичные действия омоновцев натасканы совсем на другие вещи. Им необходимо правильное четырехугольное пространство площади, место для замаха и маневров. Они привыкли иметь дело с пассивной толпой, которую достаточно без особой силы передвигать из одного конца площади в другой, оттеснять по переулкам и метро. А здесь, неповоротливые, толще нас вширь, они только и успевают передавать друг другу рации, чтобы не отняли. Клетка автозака физически не рассчитана на омоновские бои, так как обычно в нее входят своими ногами (даже те, кто сопротивлялся снаружи), потому она такая тесная. Им нужен большой аэродром, такой спортзал на колесиках.

Некоторых удобно усмирять, швыряя об острый угол скамейки, но в расчете на то, что самому менту заходить в решетку не придется, а тут иная ситуация. Взять количеством в такой давке они уже не могут и берут зверством. В данном случае они заранее знали всех, с кем имели дело. Меня один раз бросили лицом вниз так, что шею перерубила спинка скамейки, другой раз снова душили этой спинкой об ребра - но кто-то отвлек на себя, и это длилось несколько секунд. Их натиски были сильными, но короткими. С хрустом нагнули шею, мне просто рукой, Татьяне Стецуре на согнутую шею сели, но тут мент сам вскочил от испуга. Хлопнуло несколько петард, окно же не разбилось – подвела техника. Но сложилось впечатление, что возможно все-таки сломать замок, если пинать в такт.

В затишье около ОВД стояли больше часа. Мы пели, они... ели. От усталости с них лился пот. Затем мы обмотали скотчем руки в одну цепь. Те смотрели с молчаливым интересом, потом достали ножик и начали отрезать людей по одному. Но тут их снова подвела теснота, а мы блокировали и отбивали каждого. Геннадий Строганов, Павел Шехтман - мужскую половину всегда вытаскивают первыми, было видно, как волокут руками за спину и как скрипят зубы, но никто не закричал. Меня на улице немедленно взяли за волосы и так понесли до самого отдела, одновременно взяв за ноги. Прозвучало: «Камеру выключи!» В отделе я вынула целую массу ровно выскользнувших волос, но сперва отлежалась на полу. Менты стали предлагать скорую, так как дышать было тяжело, я отказалась и встала.

Мы потребовали помещения в законную камеру. Это очень выгодное требование, поскольку в камере можно сидеть, лежать и не подвергаться унижениям по многу часов «оформления». А ментам, напротив, очень выгодно заставить покалеченных людей стоять и потихоньку ломаться от их насмешек и уговоров. Все это время народ не считается задержанными и помещенными в надлежащее помещение. Типа это гуманно. В предбанниках и ленинских комнатах можно еще побить, находясь на более комфортной территории (чем тесный автозак), а в камере это делать не принято. Официально предупредив, я сорвала несколько листов со стенда, ко мне присоединилась Лаврешина. Ее посадили на стул в наручниках, меня и Стецуру, заковав в наручники, прижали к стенке, вооружась к тому же газовым баллончиком. Я произнесла короткую речь на тему о том, что нас могут и замочить в коридоре, но лишь бы не помещать в камеру, чтобы не сохранять достоинства, ибо это их принцип. Значит, наш принцип верен - добиваться камеры. С первых же слов они видеокамеру выключили.

Когда снова утащили парней, меня переставили к другой стенке и уже двое омоновцев начали выкручивать мне руки в наручниках влево, вправо, наверх, пальцы по отдельности набок, добиваясь хотя бы звука. Все это делалось очень долго и без всякого повода с моей стороны. Впрочем, повод был: один сыпал половыми оскорблениями и даже пошлепал своей ладошкой по руке, не умолкая ни на минуту. Со смехом говорил второму: «Кажется, пока меня не было, она спокойно стояла, а? Я все испортил? Может, мне уйти?» Второй мычал. Потерпев минут десять, я тихо и отчетливо сказала: «Закрой рот, мразь». Он так же тихо ответил: «Знаешь, кто мразь? Ты!» И после этого эти пытки начались - и длились до самого обыска. При этом один прикрывал другого бушлатом.

А на обыске нам связывали ноги скотчем, но говорили вежливо. Это были женщины и мужчины: первые подкупали этикетным общением, вторые задирали одежду. Меня спросили: «Вы отказываетесь добровольно пройти в камеру? Пойти отдыхать». Отвечаю: «Я и требовала помещения в камеру. Пройду добровольно». Камера оказалась темной, нары очень высокие – на уровне груди. Но стоило разбитыми руками взобраться на них и лечь, входит мент, сбрасывает меня с нар и за руку тащит по полу, без обуви, на дактилоскопию. Несмотря на сжатые пальцы, несколько мужиков их разжали, а женщина кое-как мазнула моими ладонями по бумаге. Говорю: «Я отлично знаю, что отпечатки выйдут бракованные». Она: «Ничего, и так покатит». Так делали с нами, а Шехтману и Строганову ладони откатывали за спиной, заломив как водится. Подписать так называемый отказ от дактилоскопии нам и не предлагали. Все было сделано для унижения и лишнего насилия. Я в СИЗО добровольно давала откатывать, пальчик за пальчиком, ласково, и то смазано вышло, а что сказать об этих силовых кляксах?

В итоге Смирнова отпустили, найдя документ. Я, Стецура, Лаврешина оказались в одной камере, Строганов и Шехтман в соседней, и все немедленно объявили сухую голодовку. Это продолжалось до середины дня 2 апреля.

Условия приняты
У Веры Лаврешиной тоже нашли забытое удостоверение журналиста. Поскольку нас хорошо знали, выдавая нам факты из наших же биографий, то это вроде бы не сообщило им ничего нового. Отпускать ее было нельзя - она была под заказом. Но с ней началась особая история. Часов около трех дня в понедельник всех стали вызывать на какой-то допрос. Строганова сводили, он отказался находиться в ленинском зале, с Медведевым и Нургалиевым. Его вернули в камеру и оставили в покое. Сводили Лаврешину, она также пошла в отказ. Но ближе к вечеру за ней пришли снова. Обе наши камеры объявили ультиматум: либо нас везут в суд всех вместе, и мы добровольно зайдем в зал суда, либо - сопротивление и лежачая забастовка в суде. Мы в сухой голодовке - имеем право лежать где угодно! Лаврешину сбросили с нар и увезли в суд, внесли в зал на руках, и она действительно легла на переднюю скамейку, прикрыв глаза. Голодовочное утомление брало верх. Ее вернули к нам с приговором 5 суток, она бодро пела: «На суд, на суд, на самый страшный суд!» Думаем: а за кем они придут следующим?

Через бесконечно долгое время явился очень оптимистичный полицай и заявил: «Господа протестующие! Готовьтесь, вас повезут на суд всех вместе». Ликование, лежачую забастовку сняли. Веру оставили в камере, нам говорят: «Вы сюда вернетесь». Но на выходе почему-то выдали нам изъятые вещи. К чему бы это? Потом им давали противоречивые указания по рации, и обе машины с задержанными плутали по разным адресам, то одна за другой, то разъединяясь. В намеренно созданной суете и гонке под сирену водители матерились, а операм было что-то понятно. В конце концов привезли к суду и сообщили: «Суд закрылся, вы свободны».

Последний акт. Нас опять усадили в машину и повезли назад в ОВД. Оказалось, что мы еще не совсем свободны. На первом же перекрестке машины внезапно остановились, и нас высадили окончательно.

Вера Лаврешина продолжает сухую голодовку за всех нас. Но она не безвинный заложник. Она захватывала эту полицейскую ставку и достойна своей участи, более суровой, чем у нас. Очевидно, остальных просто побоялись судить лежащими на лавках в суде и голодающих. Это наша общая победа на этом участке фронта. А Лаврешина, мужественно исполнившая за всех общее предупреждение, не сломается одна, потому что каждая выигранная ставка укрепляет нас и в камере, и на воле.

Решайтесь... Это даже не больно. Руки становятся гибче, лицо привыкает не меняться, только дыхание застывает в ноздрях, голос привыкает слушаться и звучать ровно. Сухая голодовка - это не голод, вода заслоняет за собой все, но о ней приятно мечтать. На провокации привыкаешь не отвечать, но свои ультиматумы выполнять.

Но, уходя на это дело, предупреди надежных людей, а потом тебя и так будут знать, искать и не поверят, что ты способен расколоться и уйти домой. Потому что в прессе напишут, что на сегодня все задержанные отпущены. Нет в стране политзаключенных. Настоящих - тем более не должно быть, не так ли? Не позволим им уничтожить себя и обесценить нашу силу.

Сегодня, 31 марта, подставная организация «Прорыв» намерена обучать митингующих сдаваться и любезничать с похитителями. А именно: выстроиться в очередь к автозаку, проситься туда по одному (ломиться в открытую дверь), чтобы не намяли бока против воли, усесться на скамейки и читать лекции о правах задержанного, дабы не скучать. В обсуждениях предлагается даже читать лекции по античной философии, когда уроки прав человека поднадоедят. Мораль тренеров такова: побои достаются только за дело, поскольку менты, как все люди, не любят хамов.

Начало этому народничеству было дано еще две недели назад. Тогда грамотные правозащитники набирали себе учеников на семинар по технике поведения при задержании, поскольку, как говорится, участились случаи участия в митингах неграмотных активистов. Причем ФИО желающих собирались заранее. Видимо, чтобы не было учеников "нон грата"?

Взаимосвязь явлений очевидна. Тактика «сопротивление — отказ — голодовка» обретает все больше сторонников и становится почти рутиной для нашей группы и примыкающих к ней. 5-7 марта в Замоскворецком ОВД была уже массовая сухая голодовка с интернационалами. Фамилии не называются, отказники не только не стоят в очереди за резиновой колбасой, но сопротивляются и в чем-то побеждают. Протест не заканчивается ни в одной из инстанций. Автозак, ленинский зал, камера, суд, спецприемник, психушка, суд по психушке — все эти места без публики и прессы объединяются нами в единую территорию войны. Дверь автозака — это лишь первая баррикада, построенная для нас противником, а не место для флуда и лекций.

Фактически дело доходит до захвата автозаков. Именно в этом на днях обвинили Веру Лаврешину. После двух дней, разумеется, сухой голодовки она вообще не вошла в зал суда, и судья в мантии вышла к ней в коридор вести процесс. Вера сидела отвернувшись. В ленинской комнате (актовом зале) по ее требованию сняли портрет Нургалиева. Мы приходим к пониманию того, что само нахождение в парадном зале для работников полиции оскорбляет политических, а за требование перевести в камеру нас избивают уже по-настоящему. Во всяком случае, удушение спинкой стула в Нагорном ОВД я никогда не забуду.

И вот, когда тактика «это наш автозак», в ее расширенном понимании будоражит умы, потребовался решительный шаг со стороны сливщиков. Митингующих они хотят взять тепленькими и настроить на «конструктив». Вслушайтесь в советы на ветке обсуждения: «улыбайтесь полицейским, как хорошим соседям по даче», «будьте на позитиве... шутите, радуйтесь жизни», «помогайте ментам заполнять быстрее бумаги... менты подскажут».

Организаторы «выездного тренинга» предлагают упрашивать ментов, которые туда затем и пришли, нежно забрать их и оформить на них протоколы по 20.2. Предоставить бесплатную аудиторию для обучения неразумных. Но среди нас тоже есть юристы, и я, как один из них, понимаю суть подобной просьбы. В Москве по две статьи сразу не дают: либо 20.2 (штраф), либо 19.3 (арест). В случае отказа представляться полиция записывает отказ на видеокамеру и под запись же объявляет, что «в таком случае ваша статья будет переквалифицирована на 19.3». И наоборот: если ты представился, то все твое сопротивление похерено. Значит, негромкий отказ от сотрудничества для них страшнее беспорядков, а согласие поговорить гарантирует прощение. Таким образом, просьба оформить вам 20.2 означает просьбу не применять более тяжкую статью, то есть открытое унижение.

Вот зачем, оказывается, мы выходим на площадь?

А теперь вернемся к названию организации - «Прорыв». На наших глазах происходит приватизация радикальной терминологии. «Прорываемся», «блокируем» — это не ваш язык, господа легисты! Какой прорыв может быть у странно улыбающейся очереди в открытую дверь? Кого-то вам удастся сбить с толку названием, но люди разберутся, что это за обучение правам человека такое в день гнева.

Ни одной подписи при задержании. Не берите с собой паспорт, не произносите свое имя, не произносите просьб. Но будьте уверены — в автозак вас примут и без просьб. А кто слаб здоровьем и нервами, у кого семеро по лавкам и стынет кофе у монитора, кого ждут любовь и науки, дети и деньги, кто боится, ленится и брезгует — не приходите. Не подходите близко. Прорвет не по-детски.

5 марта должно было стать просто днем траура, но оно стало доказательством нашей силы. Переполненный автозак исступленно бил в решетки и пел «Интернационал». Полицаи били нас. В какой-то момент сверкнули дубинки, но как-то не больно, а в следующую минуту мы уже отбирали дубинки у них. Нас было двое отдельно от всех, не в клетке: мы блокировали двери, и нас не смогли закрыть в решетку. Павла Шехтмана приковали наручниками на ступеньках. Меня подвесили за наручник лежа вниз головой, и я переглядывалась с ним полузакатившимися глазами. Во время песен и скандирований врезали коленями в бок и выкручивали вторую руку как мокрую тряпку – в несколько оборотов. Да и то сказать, какие вещи мы скандировали: «Смерть оккупантам!», «Хороший мент – мертвый мент!» Подчеркиваю: это яростно кричали и пели все.

Сутки в тесной клетке. Нельзя лечь, сидеть тоже узковато. Через сутки перетаскивают в «шикарную» камеру, ударяя коленями по голове. На полу в знак милости – рваная газета, ее мы по одному листочку подкладывали под верхние части тела. В туалет выводили с непередаваемыми оскорблениями, но нам это нужно было редко по причине сухой голодовки. Мы даже сами отказывались выходить в знак протеста. А они твердили: «Это вам за то, что вы не представляетесь». Начальник отдела заглядывал в камеру: «С праздником, дамы!» Но ему никто не отвечал. Мужчин били прямо в камере, особенно Шехтмана и Колобаева. Первое время от них тоже слышались песни, затем – только голодовочная тишина и ментовские окрики.

Массовое сопротивление в Замоскворецком ОВД? Нельзя! Казнить нас было нельзя, так хотя бы скрывать. Как его замалчивали! Назывались ложные цифры людей, объявивших сухую голодовку, затем появлялась информация, что она мокрая... Это неправда: она была сухая. Именно поэтому через двое суток мы вышли на свободу.

Роман «Молодая гвардия», как известно, заканчивался перечнем фамилий героев. Но я принципиально не откладываю до конца. Я пишу не сталинистский роман, а короткий отчет о нашей победе, и кто-то должен четко назвать вещи своими именами. И людей тоже – их именами. Называю всех голодавших: Вера Лаврешина, Павел Шехтман, Семен Колобаев, Татьяна Кадиева, Ирина Калмыкова, Ирина Травкина и я. Если расширить список до отказавшихся представляться, то следует назвать Геннадия Строганова и Алексея Никитина. Калмыкова вначале объявила мокрую голодовку, но через час примкнула к сухой, не успев выпить ни грамма воды. Мягкая и скромная женщина, она согласилась на сухую, обсудив тот факт, что на мокрой можно жить больше месяца и не умирать. Кадиева на другой день была увезена больницу с переломом носа, но лично не жаловалась и даже отвергла помощь «скорой», вызванной членами ОНК против ее воли.

Колобаев и Никитин все-таки назвали свои прекрасно известные фамилии после суток жестокого обращения (Колобаева собирались, что называется, анально покарать). Травкина же назвала себя принципиально к концу вторых суток, не желая «продолжать этот круг и радовать садистов». Остальные не отступали ни на букву от самой жесткой этики политзеков: сопротивление – отказ – голодовка. Сухая.

Я называю всех без осуждения и с гордостью – это только начало, как первые шаги человечества. «Я сама была на Болотной, – с силой говорила Ирина Калмыкова, приподнимаясь на нарах. – Они там просто еще не понимают, им надо объяснять, они просто хотели, чтобы их было много...» Ее менты предлагали отпустить совсем, беспокоясь за ее здоровье, но она осталась со всеми: «Это государство отняло мой дом, и я останусь здесь». Предлагали выпустить с самого начала и Семена Колобаева, но он коротко ответил: «Я человек принципиальный». И, как только его вывели в туалет, выбросил свою бутылочку с йогуртом.

Все это время пресса пыталась освещать лишь сливной фонтан на Пушкинской, после которой народ повыпускали сразу. Нас бы это очень печалило, но мы делаем ставку на другое – на сопротивление без прессы, в автозаках и камерах. Чтобы устрашать полицаев (бедных иногородних парней, ох), достаточно просто сопротивляться им и наращивать число сопротивленцев. И сейчас, когда Путин спокойно плюнул нам в урну, когда массы «хомячков» бессильно расходятся, мы создаем подполье отказников. Нас потихоньку становится много. По крайней мере, на взгляд ментов, да и на наш тоже. Не просто же так мы всю ночь снова пели «Интернационал»? Часто ли вы такое видели уже в отделе, куда все доезжают смирненькими?

Насторожила меня лишь позиция Ирины Травкиной. Решительная, самоуверенная, к концу вторых суток она вдруг заявила: «Я пошла на это только для того, чтобы спасти вас, Надя и Вера (Лаврешина). Чтобы переубедить вас и чтобы спасти психику двух нормальных людей. А Ирина (Калмыкова) – она случайная в этом деле. Я лишь хотела пройти с вами сквозь это, чтобы доказать бесполезность. Давать им лишнюю радость, быть для них мясом для битья – бесполезно. А теперь я отсюда ухожу». С этими словами она стала пинать дверь, продолжая жестко убеждать нас отказаться от борьбы. Достучавшись, вышла в туалет, назвала свою фамилию и была освобождена. Всех нас освободили через полчаса после нее. При освобождении уже менты говорили Калмыковой практически те же слова: «Вы здесь случайная, а она (указывая на меня) вас вербует».

Однако я снова напишу эти слова: я горжусь всеми и не осуждаю. Что ж даже из того, к чему она склоняла нас? Ради этого, чего бы там ни было, ей пришлось действительно не есть, не пить и корчиться на нарах. Какова бы ни была ее цель – она пошла на те же методы, а значит, этого не избежать.

И последнее. Очевидно, почему с нами не было Татьяны Стецуры – памятуя о прошлых сухих голодовках, ее увезли в отдельном автобусе и уже потом пересадили в другой автозак, лишь бы побыстрей и отдельно. Но ничего у них не вышло: мы, в Замоскворецком ОВД, все равно восстали массово – да, по их полицейской мерке это масса. А в ее автозаке народ скандировал: «Это наш автозак!» Предлагаю этот слоган всем на вооружение. Захватим их автозаки, эвакуируем кого сможем из задержанных, откажемся от помощи врачей и правозащитников, будем молчать и петь. Если пинают по дороге в сортир – не пойдем. Если у нас отбирают вещи – не будем просить. Это и будет наше подполье.

Не проси... и не бери с собой ничего, идя на этот бой, чтобы не страдало твое достоинство. Они отбирают деньги, очки, телефоны и оружие самообороны. Насовсем. При попытках требовать выталкивают из отдела. На этот раз выяснилось, что у Геннадия Строганова купюру в тысячу рублей подменили на фальшивую после изъятия. На наших глазах замоскворецкие менты пересчитывали фальшивые купюры в тысячу рублей, а потом одна из них оказывается у освобожденного и немедленно изымается в ближайшем Макдональдсе. Ну и конечно: белого не надевать... Абсолютно независимые перед теми, кто нас швыряет на колени, мы избегнем того, чтобы становиться в эту позу самостоятельно.

По пути в суд я увидела себя в зеркало: зеленый халат, черная фуфайка, сиреневый шерстяной платок на голове, без очков – меня в знак милости не связали, а только под локти ввели в суд. Я отказалась от адвоката, и суд санкционировал мне принудительное психиатрическое лечение. О том, каково решение суда, я догадалась только, когда санитарки зашептались: «Ну что, не добилась правды!»

Мы – отказники

Я не ела и не пила, объявив сухую голодовку. Мне совали кружку: «Если не выпьете, мы не сможем дать вам таблетки!» Ну и слава богу. И так один укол вкатили (бормоча про себя: «А она спокойная!»). Вслух же прибавили: «Тебя здесь ночью задушат. До утра-то доживешь?» Я, как будто не было больно, усмехнулась: «Тут такие же люди как везде». И это была поразившая меня правда.

В палате писать и рисовать нельзя, хотя речь у больных грамотная, местами неровная – но интеллигентная речь! Подошла к книжной полке в коридоре – нельзя! Схватила любимую «Одеты камнем» и скорей назад. Из нас делают овощей. Но и гигиены не полагается – ни прокладок при себе иметь, ни расчесок, голову помыть под краном запрещается. А психи – те жирные мужики-санитары, кто бил и пинал меня еще до помещения в «скорую», в ОВД Китай-города, а затем и вещи некоторые украли. Руки связали резиновой веревкой, обхватив ими все туловище, – задыхаться начинаешь через пять минут. Это называется «на вязках». Руки отнимаются, но как только развязывают, привязывают другими веревками – каждую руку и ногу по отдельности навытяжку, только лежа и на всю ночь.

Эти дни и ночи сжались, как пересушенное горло и сдавленные ребра. Чего только мы не делали, и чего не делали с нами! Сегодняшний вечер я впервые воспринимаю как передышку на этом фронте. Татьяна Стецура держала сухую голодовку 6 суток в камере Симферопольского спецприемника, и только теперь ее госпитализировали: можно больше не бояться. Перед этим ее привозили в больницу лишь для того, чтобы опять-таки пообещать психушку, прописать четырехразовое питание и вернуть в камеру. На суде она отказалась от показаний и не встала с места перед его честью. На вопрос: «Права понятны?» холодно ответила судье: «Они мне были понятны и раньше».

Я же держала сухую голодовку всего двое суток в надзорной палате психбольницы имени Ганнушкина. Там, привязанная к кровати, я обрела успокоение – она не одна переносит это. А до того меня сжигала месть за 10 суток, назначенные ей уже после объявления голодовки – чтобы убить или сломить. Столько не дали никому из наших парней.

Отказники... У нас особая группа, человек десять, с принципами, которые мы распространяем. Принцип: сопротивление – отказ – голодовка. Первые два пункта обязательны, за голодовку каждый решает сам. И за это нас – за то, как мы их. С Верой Лаврешиной психиатры общались трижды, один раз госпитализировали-таки. Во вторник на Лубянку прямо во время митинга въехала «скорая» – психушка. А я-то думала: чего менты тянут время? Но психиатры оценили обстановку: плакат «Позор карательной психиатрии», интервью, которые брали у меня и Веры, на соответствующую тему... И «скорая» уехала, отдав нас омоновцам.

Накануне психушки – мощная акция, полная победного огня, у спецприемника. «Свободу Татьяне Стецуре, Руслану Исламову, Симону Вердияну! Смерть оккупантам! Долой власть чекистов!» Десяток сцепленных демонстрантов падает на спину, поднимая плакаты над головой. И в момент кульминации - салют, причем сделанный не нами. Отлично спланированный грохот удался. Заключенные прижались к окнам, командующий мент зашатался: «Что это такое?»

После той победной акции меня душили в Нагорном ОВД за шею, крушили ребра о спинку стула, положив на пол, вставали мне на грудь обоими коленями, следя за пульсом. Всего лишь за то, что никто из наших не представлялся, а я и Лаврешина к тому же протестовали против нахождения в актовом зале. Мы требовали всего лишь отвести нас по камерам, а не глумиться в их Ленинском зале. Но они предпочли ломать ребра так, что я впервые в жизни крикнула: «Хватит!» Наручники за спину. Лишь бы только не помещать в камеру, а делать свои делишки лицемерно в зале для своих совещаний. Вот их гуманизм. Они по закону не хотят, они не сажают в камеру. На следующий день я тоже потребовала: «Соблюдайте собственный закон!» - однако и тут меня не поместили в камеру, а приковали наручниками к скамейке и вызвали психушку. Я слышала слова: «Все, там уже договорились». Кто с кем – понятно.

Дни упущений и побед

Почему-то никто не смеет сказать, после каких все-таки событий меня госпитализировали. Пишут о плакатах у меня и Лаврешиной в руках на Красной площади. Но это даже не полуправда. Не просто же так мы притащились в этот день с плакатами на Красную площадь? В этот день после «белого кольца» толпа народа стихийно пошла на Кремль, и нам перегородили дорогу. Красная площадь закрыта! Все негодовали. Я и Вера всего-навсего агитировали пойти на прорыв оцепления. Я, допустим, говорила, стоя у рамок: «Вот у меня плакат «Лубянка должна быть разрушена». Но мой плакат устарел. Мы уже перешли Лубянку – мы уже у Кремля! Нас тут много – выходим вперед кто покрепче!»

Немного не получилось... Не убедили. Нас заметили, мы были впереди, следом пошли двое с рацией. А после этого, когда рассеянная толпа процедилась на площадь с другого входа, нас взяли. Народ столпился около давки, я кричала: «Помогите нам заблокироваться!» Не решились, только кричали и снимали, долго кричали и снимали. А могли бы уже и машину перевернуть за это время.

Последовала первая информация: с Красной площади забрали двоих сумасшедших. Фамилии, разумеется, прозвучали позже. А ведь задержанных было больше. Так ведь они не отказники! Они согласились пообщаться и с полицаями, и с общественной комиссией. А мне диагноз – суицидальный синдром, «кидалась под автомобиль». Меня пытали веревками всю ночь – потому что я представляла опасность для собственной жизни! Ну и мелочь в протоколе: «Несколько раз укусила санитаров...»

После этих веревок меня несколько раз приводили в кабинет врачей, запирая дверь на ключ – это и была «комиссия». Мне говорили напрямую: «Либо вы пойдете на компромисс, и мы вас выпустим без суда. Либо суд и лечение на полгода. Вы понимаете, куда попали?» Я отвечала: «Это ваша проблема, как вы будете выпутываться из ситуации. Не надо было выполнять чужие приказы». Там я тоже себя не называла, они знали, но требовали, требовали до самого суда. До суда меня называли «неизвестная». После суда – расстроенные санитарочки продолжали так называть уже с особым смыслом. Они говорили тихо между собой: «Умная, начитанная, кто-то не потерпел такие слова слушать!» Но врачи были подлецами. Ту же самую мысль («вы полностью адекватный человек») они говорили цинично, без сожаления, и тут же обещали полгода.

Подсадная соседка внушала мне: «Ты помнишь, что было? Тебе дали таблеток и вкатили такой укол! Ты ничего не помнишь?!». Я спокойно помотала головой: «Да? Не помню никаких таблеток. Посмотрим, что будет дальше». Она вскочила, рывком села на мою постель: «Хочешь узнать, что будет дальше? Ты не в тюрьме, твою голодовку никто не увидит, и ты умрешь тут».

Наконец мне объявили, что меня сдают на поруки маме. Я потребовала предъявить мне соответствующий документ. Последовала немыслимая схватка, без насилия, но важнейшая для всех: документ мне давать отказывались, ни копии, ни выписки. Я заявила, что я пока дееспособное лицо, юрист, и требую освободить меня самостоятельно, без опеки. В ответ – яростное: «Вы не можете ставить условия! Отправим в бурятскую психушку под конвоем!» Тогда я бросила последний вызов: «Если так, я сейчас проявлю признаки буйного помешательства, и вам придется меня лечить дальше, что создаст вам проблемы с прессой». Врач – высокий симпатичный наглец – как бы запнулся и принес бумагу, написанную рукой моей матери, живущей в Нижнем Новгороде, много лет отдельно от меня. Принес оригинал, синей пастой! Там были слова «прошу выписать под мою ответственность».

Я спокойно разорвала эту расписку на части и вышла свободным человеком. Некоторые девушки поздравляли меня, одна из них была скручена и направлена сюда собственными родителями. Они были изумлены моей победе. Меня выводили поспешно, не давая попрощаться.

Что нас ждет?

И вот сегодня снова: лежу на скамейке в камере ОВД Якиманки, и слышу злорадно-громкое: «А, мы узнали, кто она! Сумасшедшая! Сейчас приедет «скорая», едет уже!» Инсценировка, не приехала скорая. Оформили ст. 19.3 и отпустили без суда. Но могли и могут отныне в любой момент. Решение суда отдает мою судьбу полностью на откуп врачам психбольницы имени Ганнушкина – меня освободили «по решению врача» и забрать могут по тому же решению – в случае обострений. Каждый вторник на Лубянке. Каждое 31-е на Триумфальной. Каждый раз, когда в спецприемнике будут голодать мои товарищи, а мы в их честь дадим салют.

Моя судьба решена на полгода. Веру Лаврешину комиссия признала вменяемой, но после этого они к ней приезжали дважды. Татьяну Стецуру пообещали положить за голодовку. Когда возьмутся за парней, станет ли наконец всем все ясно?

Мы отказники. Сопротивленцы. Ничего не просим и только требуем уважения этики политзека. Но в процессе встречаешь замученных не-полит-больных, серьезных, опытных, которым не позволяют писать и рисовать, но крепко кормят, чтобы легче было вливать уколы в жирные ягодицы и не так уж быстро сжигать таблетками пищевод.

Нас ждет то же, что их? Или мы сможем доконать систему? Ясно одно: мы уже не экстремисты, мы сумасшедшие, нам грозит не арест, а резиновой веревкой к кровати. Старый метод за новые грехи. И, кстати, сами менты уже признаются, что есть инструкция, предписывающая отправлять в психбольницу каждого задержанного, который идет в отказ. Не за дымовую шашку и не за омоновскую морду. Даже и не за слова. За молчание.

Только выйдя из камеры Басманного ОВД, я и Геннадий Строганов приехали к 4-й психиатрической больнице, куда на наших глазах увезли Веру Лаврешину. Из того же ОВД. За отказ представляться (признак невменяемости) и за то, что она была участником нашей «акции внутри акции», связанная с нами одной цепью в прямом смысле – веревкой и дымовой завесой, под лозунгом «Смерть оккупантам!».

Не представляясь, дежурные врачи объясняют: доставленная к ним со скрученными руками Вера признана вменяемой и с радостью осталась переночевать в больнице (не укол ли прибавил ей радости?). Свидания свободной Вере даже через решетку двора – не положены. Мои доводы о том, что Лаврешиной нужна юридическая помощь, были пресечены ласковым «Перестаньте нес доставать!»

Итак, за что Вера была подвергнута достаточно редкому виду репрессии? Накануне мы организовали групповой прорыв акции у ЦИКа, обвязавшись вокруг поясов альпинистской веревкой и пустив много дыма. Живая цепь людей, катаясь по земле, под ментовскими ботиночками, жестко скандировала «Смерть оккупантам!», перебив более мягкую антипутинщину. Полотняную растяжку с тем же текстом немедленно разорвали, но с десятком глоток этого не сделаешь. Журналисты хлынули к нам с вопросом «Что происходит?» Их уже пробрал ливийский морозец по коже. Я оторвалась от смерти оккупантам, чтобы лежа ответить: «Никто из нас не будет представляться, при нас нет документов. Никто из нас не сотрудничает с полицаями».

Веревку наконец перекусили, но мы сцепились локтями намертво. Наконец меня швырнули в автозак, но там уже находилась Татьяна Стецура. И на меня сделали отмашку: ведите в другой автозак – вместе, выходит, нас нельзя! Вот и вышло, что она в "Китай-городе" (а раз так, будет держать сухую голодовку, как у нас оговорено), а я на воле и хожу скандалить с психиатрами...

Но всех не разъединишь – до Басманного нас довезли троих из сопротивленцев: меня, Геннадия Строганова и Веру Лаврешину. Несли на руках, вывернув шею, швырнули на пол и пощелкали перед лицом пальчиками: живы ли? А мы программу-максимум выполнили: сопротивление и отказ. Сначала я посидела в «холодной», потом в ней очутилась Лаврешина – оттуда ее и взяли санитары. Затем в ней снова очутилась я – уже за протест против карательной психиатрии. «Остановите врачей – пусть они заберут ее тоже!» - проорал начальник, но мне всего лишь заломили руку лицом к стене, затем в камеру – и быстренько отпустили. Видно, санитарчики отказались меня принимать?

Татьяна Стецура, Руслан Исламов, Алексей Никитин до сих пор находятся в ОВД "Китай-город", видимо, оставят под арест. Но все же не психушка!

Почему из всей группы отказников, связанных одной позицией, именно Лаврешиной досталась такая участь? Она жестко сопротивлялась неделю назад, проповедовала «не сдавать им паспорта», и за неделю ей придумали казнь. Уговорить и на этот раз не удалось. Вера уходила в «скорую» решительно, утверждая свое право не просить милости. Она, сколько я ее знаю, решительно отвергает милость как с вертухайской, так и с официозно-правозащитной стороны. Помощники депутатов и правозащитная элита уже просятся «решить ее проблему по-быстрому», но эта женщина в камуфляжной фуражке заранее отвергала подобный вариант, настаивая на своих силах.

Нас пытаются разбить поодиночке именно за новую философию, которую мы пропагандируем словом и делом, блокируя автозаки и молча в кабинетах, выбирая грязь камер, а не актовый зал переговоров.

Днем ранее на митинге «Комитета 20.2» было показано целое учебное представление на тему «стандартное задержание». Участники демонстративно скандировали бредовые фразы из протоколов, которые они якобы выкрикивали, например: «Позор России без Путина!», «Долой Путина Вэ точка Вэ!», «Административный кодекс города Москва не работает!» (уф). Но мне больше всех понравился лозунг «КАК ПРОЙТИ В АВТОБУС?» Вот именно: как? Как овца? Как законник? Или доказав полицаям, что ты борешься не только перед фотоаппаратами?

Веру Лаврешину забрали в психушку только теперь. А ведь она – давний защитник Химкинского леса. Настоящий партизан – интервью практически не дает, во время иностранных съемок самодостаточно топит печку да отбивает своих друзей от частых нападений чоповцев. Несет лесную вахту регулярно. В отличие... ну, да речь не об этом. Речь о том, что ТАК пройти в автозак и в санитарную душегубку способны немногие – но и немногим это придется вынести. Она заслужила по высшему счету.

Вот и позади эта пыточно-душная камера, в которой я провела меньше суток. Стоило объявить голодовку и выкинуть за дверь бутылки с водой, как через полчаса наглая система дрогнула, и нас выпустили без суда.

Я и Татьяна Стецура находились в одиночках после митинга у Центризбиркома. Я и Таня были избиты кулаками в лицо, нацбол Евгений Попов - ногами лежа. Одиннадцать задержанных блокировали двери автозака, ее так и не смогли закрыть. Полицаи начали просить подкрепления по рации, в свалке вышибли окно автозака. На полном ходу автозак врезался в машину с номерами спецслужб. Задержанные ликовали.

В Тверское ОВД меня затащили первую. В знак протеста против избиений и насмешек я предупредила ораву ментов: "Еще одно слово, и я переверну трибуну". "Какую?" - не поверили захмелевшие от наслаждения враги. - "Ту, на которой памятник". Под недоверчивое молчание я прошла к трибуне для молчаливого выступления. Татьяна помогла ее перевернуть. Памятник некоему герою СССР, окруженный иконостасом Берий и Дзержинских, падает и медленно разбивается в куски. Мне в голову отскакивает массивный цветочный горшок, но голова, вся в синяках, уже не чувствует боли. Насмешливые речи умолкли, столкнувшись с реальным делом. Ведь это живому полицаю хоть плюй в глаза, он утрется от пощечин и промолчит от стыда, что его ударила женщина. А глиняную морду не утрешь и не склеишь! Талантливый агитатор Вера Лаврешина вежливо спросила ментов: а чем знаменит этот герой, что вы о нем знаете? Никто не смог ответить. Позднее ей предложили работать в системе МВД. Задержанной, которой они вломили по виску, они же предложили погоны за ее острый язык...

Через минуту нас по отдельности увели вниз, продолжая работать кулаками уже в клетке. "Вы что, бессмертные, что ли?" - философствовал горилла в форме, держа меня за волосы. Мы оказались в одиночных камерах без окон и вентиляции. Забрали абсолютно все, кроме пальто, на которое позволили лечь, расстелив на полу. Очки отняли - в них стекло. Уже потом, выпуская, нас побили в третий раз, поскольку мы требовали вернуть газовые баллончики. Даже выпуская, нас лишают оружия самообороны, чтобы добить на улице.

Лежа в этой камере, я даже не отворачивалась от слепящей лампы - хотела скорее потерять сознание. Голове, изломанной кулаками, больно было лежать на тонком пальто, ребра скручивала духота. Молодая женщина, проводившая личный обыск, даже не хотела прикрыть дверь, раздевая меня - сказала: "Душно же!" Ей было душно пять минут провести там, куда нас запирали на долгие сутки!

Я обливала лицо и волосы водой из бутылки, но не пила. В доме врага не пьют и не едят.

Вспоминала победы этого апофегея. Двери заблокировали, стекло выбили, сбили чекистский автомобиль. Но главное - не было "правозащитников", которые не участвуют в протестах и являются в ментовку только для усмирения отказников. Члены ОНК стремилась навязать нам адвоката, мотивируя это тем, что: 1) этот адвокат негосударственный и потому ему следует бесправно подчиниться, 2) мы, юристы, - просто безмозглые радикалы, не умеющие себя защитить. Тактику отказа от показаний они пытались представить как незнание законов. Это насилие не останавливалось ни перед решеткой, ни перед лицами других ошеломленных задержанных.

Вот примеры того, как они отвечают на вежливое: "Спасибо, но у нас своя линия защиты". 31 декабря - 31 января. "Так вот же они - Низовкина и Стецура! Отказываясь представиться, вы оскорбляете людей! Мы тратим на вас свое время, но вы отбиваете желание вас защищать! Ничего, потом поумнеете!" "Мы правозащитники (мой ответ: "Мы тоже") - и вы обязаны относиться к нам не как к милиции. Тихо! У вас нет мозгов! Чего вы добьетесь?" "Мы тратим на вас свое время! Ваша борьба - полная чепуха! Чего вы добьетесь?" И только один член ОНК как порядочное исключение: "Я отказываюсь представлять их интересы. Я уважаю их самостоятельные убеждения".

И это люди, которым аплодируют ничего не подозревающие узники! Эти люди из госкорпорации ОНК регулярно являются к уже избитым оппозиционерам с пакетом печенья и хамством на устах, ласковые только с покорными, вслух сотрудничают с ментами, но даже у них вызывают брезгливость. Как защититься от них на территории насилия? Вчера нам удалось убедить товарищей не вызывать членов ОНК. Но победа была неполной. Нас было только четверо в отрицалове - мы, Вера Лаврешина и еще один человек, но последнего увели и, видимо, заставили предъявить паспорт в отдельном кабинете. Большинство сдавало паспорта пачками.

Почему так поступает народ, успешно блокирующий автозак, решительный и разгневанный? Народ из партии, которую нельзя называть? А дело вот в чем. В обществе живет стереотип: война заканчивается за дверями отдела полиции. Смелы на площади, но в отделе думаем только о том, как вернуться домой. Считаем, что на миру и смерть - ДА, СМЕРТЬ! - красна, а в отделе надо слушаться ментов и продажных адвокатов, потому что, видите ли, там воевать бесполезно. Но это неправда.

Сейчас мы впервые ниспровергли памятник. Идол полицаев, хоть и герой СССР, звонко рассыпался, погребая под собой их скотскую безнаказанность.

Выводы, окончательно обдуманные в этой камере. Долой болото и митинги со шмоном через рамочки. Долой "защиту" от юристов-коллаборационистов. Организуем сеть юристов, которые терпят те же побои, что и подзащитные товарищи, оказывая им поддержку на месте, готовы быть в их числе. Как врачи на фронте - кого лечишь, с тем рядом и умирай. И будем продолжать борьбу в клетке, в газовой камере и под кулаками горилл в камуфляжах. Если в душной тишине, без телекамер, без друзей, хотя бы один палач видит твое сопротивление - значит, твоя победа скора, а твоя сила бессмертна.

P.S. Нервно пишущие менты спросили Веру: "Как пишется слово ПОСТАМЕНТ?" Она хотела ответить: "Проверяется словом ПЬЕДЕСТАЛ". Но подумала, что поста-менты откажутся писать в протоколах столь матерное слово...

На вчерашнем несанкционированном митинге в защиту Удальцова я призвала вступать в Революционный антинавальный комитет. Не потому что Удальцов сидит после голодовки, а Навальный на свободе и не истязал свой организм. Нет, я считаю, что весь организм нашей пока-еще-революции заражен ядом навализма как явления. Его отличительные особенности – ненависть к любой политической конкуренции (диалогу) и при этом патологическая тяга к диалогу с властью (сговору). И это притом, что сама власть пока ни о каких переговорах вроде бы не просила?

Пошел другим путем

Обычно диктаторы оправдывают себя необходимостью решительной борьбы, но навалисты открыто добиваются капитуляции всего движения. С многотысячной трибуны проект «Алексей Навальный» вслух объявляет свою цель: предотвратить революцию, как будто речь о войне или эпидемии.

«Нас так много, что мы могли бы пойти на Кремль прямо сейчас, но мы не пойдем!» Показательно, что народ на это холодно промолчал. Странная логика для молодого и эффективного менеджера, каким он стремится выглядеть. Любой вождь, в таких условиях претендующий на президентский пост, повел бы ТАКУЮ толпу на Кремль, иного выхода у него бы и не было. И только человек, с которым уже договорились, станет удерживать готовую силу от штурма. Да, его сделают президентом, но только в уплату за предательство. Выходит, его заранее растили в лубянском инкубаторе и к его «возмужанию» приурочили всю ситуацию!

Таких коронационных почестей не видел и Путин. Толпе задается настойчивый и многократный вопрос: «Кого вы хотите видеть президентом? Может быть, это Алексей Навальный? Да! Навальный? Да! Слово предоставляется Навальному!» Они не гнушаются демонстрировать солдатскую отрепетированность такого «народного волеизъявления»! Дико, но на митинге люди уже проявляют откровенный страх, они молчат и боязливо оглядываются на любое критическое слово в толпе. Они откровенно боятся проблем за критику этого митинга! Судя по реакции, люди уже воспринимают Навального как представителя власти или спецслужб, что недалеко от истины.

Все навальны!

А как было неделю назад на собрании оргкомитета митинга – фактически самопровозглашенного органа власти? Посмотрим, как появился Навальный там, среди двух сотен человек. В маленький зал он вошел с подчеркнуто царским опозданием.

«Поприветствуем Алексея Навального!» Аплодисменты кучки вокруг стола, испуганное молчание в демократической массовке. И стало нехорошо. Тени под жесткими глазами, спокойно сжатые челюсти, немногословная речь – но сколько раз он предоставлял слово самому себе! Ведущим его назначили лениво и односложно: «Кто будет ведущим? - (Вяло махнув рукой.) Навальный». Даже воровских авторитетов так не назначают, с одной реплики. Так у воров за это можно получить под ребро, а здесь собрались безоружные либералы, поверившие в свободу. Если кто и может здесь получить, так только от самого Навального – у него, говорят, много друзей из нациков.

Недовольство в зале вынудило его «поставить вопрос о пере(?)выборах ведущего». «Да!» – отозвалась публика. И никаких перевыборов не последовало. В другой раз он заявил: «Хотите, я отдам свое выступление одному из наблюдателей? Дайте мне наблюдателя!» И такого не оказалось в зале. Навальный просто разминался, проверяя, что ему можно. А заодно выявлял неблагонадежных. И вообще просто издевался, хотя земля горела у него под стулом. У него неплохая выдержка, говорит часто, но емко и безыскусно. В литературоведении это называют «никакой язык», то есть язык простых понятий, никаких усложнений и красивостей. Сам он напоминает хорошего опера – сильного и без рефлексии. Но, кажется, он умеет ненавидеть.

Первым он заткнул Льва Пономарева, пообещав лишить его слова, и бедный статусный деятель угрюмо замолчал. Другого выступающего заткнул за то, что тот представился(!), хотя сам же требовал представляться. С этими представлениями была большая афера: Навальный постоянно повторял, что надо записываться для выступлений, но все те, кто многократно выступал, не записывались. Я пыталась настаивать на записи своей фамилии, но бесполезно. Таким образом, каждый, чьей фамилии он типа не знает, физически не может быть записан, а если ее выкрикивать, это тоже не помогает. Вот и вышел расклад: одни говорят по много раз и без регламента, другие - ни разу. Те, кто говорит, сконцентрированы вокруг стола. Навальный модерирует буквально так: «Немцов, готовится Каспаров, потом я. Белов, готовится Немцов, потом я. Я совершенно авторитарно буду решать, кому выступать, хоть мне мои 15 суток и не дают такого права»...

«Дают ему 15 суток такое право! Я полностью согласен с Навальным!» – вторит ему Немцов. Это тот самый Немцов, который невыдержанно кричал, что Чирикова работает на Навального! Запись обнародовали, и он резко подчинился Навальному. И кстати – где сама Чирикова? На этом собрании ее не было. На митинг она явилась, но говорила негромко и не претендуя ни на что, ближе к концу. Кто хоть немного знаком с манерой выступления Чириковой, тот не узнал бы ее увядший голос на митинге 24 декабря. Один компромат – и они разом приобрели двоих именитых подпевал!

Москва для русских, русские для москвичей

На этом оргкомитете решались три основных вопроса: резолюция митинга, голосование за право выступать на митинге и квоты на выступление «малым социальным группам». Обсуждение резолюции Навальный прервал на середине убойным демагогическим приемом: «Мы не должны говорить от имени народа! Никакой резолюции не должно быть». Оговорившись, он заявил: «На революции не свет клином сошелся (нервный смех в зале). Ой, то есть на резолюции!»

По вопросу о голосовании выступил Билунов. Тихий и приличный либерал, он был уполномочен заявить, что Удальцов имеет многозначное число фальшивых голосов. По вопросу о квоте мы попытались требовать «квоту регионалам». Я, в частности, заявила с места, что если есть квота русским националистам, то почему нет квот другим националистам? «Да, да, нужны и другим националистам», – меланхолично отозвались сзади. Каспаров в частной беседе прокомментировал это так: «У нас московский митинг! У нас столица! Не могу – Билунов, объясни ты!» Состоялся разговор с Билуновым опять на ту же тему: раз московский митинг претендует на смену власти в стране, то он должен представлять и особые интересы регионов, а не скатываться на муниципальный уровень. «Вы знаете, – таинственно улыбнулся он, – тот другой оргкомитет, что будет заседать завтра, еще хуже!»

И что бы вы думали? На митинге глядь – Билунов (почему-то не названный по фамилии) выводит под руку на трибуну человека, тоже не названного по фамилии. Вот вся его речь: «Меня зовут Игорь. Я из далекого Челябинска. У нас маленький город, а вышло 300 человек. Я горжусь нашими активистами!» Вот вам и квота регионалам! Скромняшка Игорь выступил за всех – они учли замечания, дабы не позориться!

Тебе дадут знак?

26 декабря на акции у Тверского суда народ прошел сквозь Навального, с вызовом крича: «Свободу Удальцову!» Он почувствовал именно вызов, потому что громкость усилилась. И он изменился в лице. Только вопросы журналистов развеяли его тревогу. А сегодня, на такой же акции, на следующий же день после публикации нашей декларации, я призвала вступать в Антинавальный комитет. Пора.

Что сегодня производится над нами – обман или насилие? Не будем оправдывать себя, мы не дети! Честнее назвать это самообманом и мазохизмом. Человек, выращенный в лаборатории диктатора, сменяет его на наших глазах, на наших лицах, на наших спинах. Ему рисуют нимб из 15 суток, проведенных в переговорах с заказчиками, и, только выйдя из-за решетки, он зарубает резолюцию митинга и политически уничтожает большинство оргкомитета. Публично заявленная акция по блокированию Госдумы проваливается, несмотря на сотни имен, подтвердивших свое участие. Да сами ли они ставили свои фамилии, или это массовый взлом аккаунтов: ведь эти люди не явились!

Какой сегодня расклад по персонам? Навальный навалился, Удальцова удалили, Чирикова дочирикалась, Немцов онемел, и все действительно за одного. В сущности на всех распространена одна технология – навались и "онеми" честолюбивых политиков до уровня своих навальняшек. С каждым это сделали по-разному: Немцова опозорили, Чирикову и Удальцову-жену задавили авторитетом возраста, а самого Удальцова сломали в камере. Уже сегодня видно, что левый сиделец принципиально поддержал Навального, видимо, отчаявшись выйти на волю. Однако именно его видеообращение на митинге включают только со второго раза, и именно ему приписывают тысячи фальшивых голосов на собрании оргкомитета. Почему-то видеообращение Горбачева включилось легко! И у Навального только пара сотен фальшивых голосов, уже чисто для приличия.

Судя по всему, переговоры с Удальцовым еще не завершены – на них потребовалось еще 10 дней. И эти дни, не занимаясь восхвалениями Удальцова, мы участвуем в его защите, и делаем свои выводы.

Я сама пережила голодовку и реанимацию и считаю себя вправе смотреть на Удальцова без пиетета. Но его – реального конкурента – держат в изоляции, циничной в отношении даже не обвиняемого в преступлении. Его – потому что он опасен. А в это время на престол взбирается истинный преемник Путина, по ступеням трибуны и триумфа, по нашим глоткам, в будущем – по нашим жизням. Кто позволяет себе наглое подавление несогласных в маленьком зале оргкомитета, тот начнет уничтожать физически, как только сядет в кресло президента. Он наверняка запомнил всех, кто гневно уходил с собрания или не аплодировал ему...

Я знаю, нас можно объявить сторонниками Путина и Кургиняна, однако вот наш пароль: революция и равноправие! Это не по нутру ни тому, ни второму!

Мы за ликвидацию силовых структур и репрессивных законов. Мы за демократичный порядок формирования непризнанного правительства. Бог свидетель, мы попытались работать в рамках их оргкомитета, на цивилизованных основах дискуссий и голосований, но это не работа, а зачистка. Они не хотят переговоров внутри оппозиции, зато хотят переговоров с властями? Что ж, тогда они получат от нас иные методы борьбы с их узурпацией.

Они не хотят выслушивать тысячи граждан и сотни оппозиционеров. Они объявляют своих оппонентов в лучшем случае «активистами» (=рядовыми), не имея за плечами десятой доли наших усилий и наших жертв. Если так поступают со своими, то народ они вообще замочат. Да и который народ? Они выражают интересы только одного класса – московских предпринимателей и менеджеров. Ах, да – и РУССКИХ.

Каждому, кто войдет в наш комитет, мы обещаем трибуну или анонимность. Пусть нас публично обесчестят, если мы лишим слова хоть одного человека. Мы примем от каждого любую форму и любую долю помощи нашему делу. И это дело – спасение (говоря их словом) от культа личности и от предательского конца. Спасение прав и достоинства каждого человека от чекистской безжалостности другого человека.

И последнее. На ЖЖ «Солидарности» уже высказываются предположения, что кто-то «прячется за Низовкину и Стецуру». Фамилия этого демона не называется, вместо нее – маты. Подтверждаю свое авторство этого заявления. Также беспокоит исчезновение из заголовка слова «антинавальный»... Навальновская цензура уже пошла.

Большое видится на расстояньи, и на расстояньи кое-что выглядит слишком большим... Пока провинция сходит с ума от ожидания (в Москве войска, революция, Москва наше все!), пока любой сельский обыватель в Сибири страстно говорит о политике, на месте не усидишь. А в Москве прохожие будничны, в транспорте не общаются, и только 10 декабря в отдельно взятом куске столицы горели глаза и царил праздник. Прямо как после взятия Бастилии. Но по правде говоря - это было начало конца.

8 декабря, через день после задержания в иркутском аэропорту, нам удалось вырваться в Москву прямо из логова - родного Улан-Удэ. С нашего семинара, проводимого Российским исследовательским центром по правам человека, треть делегатов благополучно сбежала на площадь. Оставалось только выбрать - на которую?

К этому историческому митингу все ждали эпохального разгона и такого же эпохального раскола. Однако Немцов, которого не было в числе организаторов, странным образом выступил в единоличных переговорах с мэрией. Благодаря этому акцию, назначенную на площади Революции, перенесли на Болотную против воли организаторов.

Раз люди решили отправляться шествием с первой площади на вторую, пришлось проделать весь путь. Ведь ожидалось, что самые жесткие меры могут быть при движении, но этого не произошло. Радикальная часть так и осталась с Революцией, а колонна так и проследовала в Болото. Среди всех - спаянные ряды русских державников. Приличные либералы морщились: "Вот эти весь бренд портят! Провокаторы - еще лозунги скандируют, за это всех заберут!" (а лозунги были не такие уж нацистские). Но лично мне не было жаль своего выбора: удалось присутствовать в том месте, где все решалось большинством и где находилась будущая российская элита.

Нечего и говорить, что Навальный не близок мне, представителю национальной республики, по своим русско-державным взглядам. Да и не было Навального на площади - ведь он сидел. Но посмотрим: этого ли ждало наше общество? И зачем обязательно Болото выбирать?

Последний вопрос не случаен. Тренд нашего времени - символизм имен собственных. Путин - понятно. Медведев - лицо партии медведев. Навальный? Очевидно, символ борьбы народных масс. Просто Путин вел стройными рядами, а Навальный - внесистемным натиском. Но если так, то и в Болотной площади был глубокий смысл. Согласовав перенос революции на местность именно с таким названием, элита, конечно, избежала насилия, но ничего хорошего в этом не было. Народ, отделенный от микрофона (и это в такой день!), с самого начала приучают к смирению. Речи говорили только представители (контр)элиты. Впрочем, не удалось прорваться Владимиру Лукину, но, очевидно, решение о его "вбросе" было принято на госуровне, причем поздно - когда площадь накопилась. А вертолета на него не хватило.

Я считаю, что сегодня каждый лидер должен отказываться от своего выступления в пользу представителей народа, особенно восторженных студентов. Хотя и мне как региональному лидеру жаль. Кстати, в Бурятии не было ни одного нашего митинга, на котором бы мы не предоставляли свободного микрофона, и его наличие всегда подчеркивалось как главное качество акции. Понятно, что на Болотной ситуация численно другая, но сам принцип выступления хотя бы десяти простых студентов многое бы изменил.

По сути главный вопрос как раз в этом: перемен нам надо или смены вождя на кандидатуру, устраивающую и оппозиционную элиту, и Кремль? Если последнее, то фамилия у кандидата вполне подходящая. В Бурятии он не всем понравится, но где она, эта глухомань? А если уж перемен, то необходимо выдерживать внутреннюю (или всеобщую?) демократию хотя бы на самом митинге. Не спускать протесты в дырочку. Не кричать смешное для 150-тысячного рта: "Мы придем еще!" а оставаться на этой площади на все время до выполнения требований. А то даже вождей еще не освободили, а они уже скандируют: "Спасибо милиции!"

12-13 декабря мне довелось присутствовать на "ежедневной вахте" возле спецприемника для 15-суточников. Вчера не было и четырех человек. Сегодня даже плакатов было три, а народу пара десятков, но где те 150 тысяч? Арестанты из окна выкидывают простыню с надписью СВОБОДУ и деловито осведомляются, удалось ли ее заснять. Типичное блогерское настроение. Ни грусти, ни боли, как говорится.

Да, в Москве наступали великие времена, но теперь они перевалили за свой рубеж и пошли на убыль. Компетентные органы знают, как с этим бороться. И если этим окончится вся многолетняя борьба... тогда, может, ну ее в болото?

6 декабря в Москве опять задержали весь цвет оппозиции. Я могла быть среди них, но ситуация чересчур бдительно контролируется нашими провинциальными властями. Как раз в это утро я и Татьяна Стецура были сняты с рейса на Москву. В иркутском аэропорту нам сначала предложили «сдать ножички в багаж», затем попросили документы. Уже через минуту вокруг стояла плотная толпа штатских с видеокамерой. Спецоперация по недопущению правозащитников в столицу охватила спецслужбы трех регионов: Забайкальского края, Бурятии и Иркутской области.

Однако поводом и одновременно причиной такого скандала явились все те же выборы, которые уже вроде бы прошли. 25 декабря в Улан-Удэ на местном Арбате состоялся разрешенный пикет против участия в выборах, на котором были задержаны шесть человек. Председатель ВЦИК дал экстренное указание главе МВД Бурятии, и ситуация завертелась. Так как претензий к разрешению от мэрии быть не могло, обвинили, естественно, в нарушении ст. 5.12 КоАП – незаконная предвыборная агитация. По этой полицейской статье любая агитация касательно выборов запрещена, если она не заказана избирательным фондом для конкретной партии. Таким образом, внесистемным политикам по поводу выборов высказываться запрещено вообще: любое высказывание воспринимается как предвыборная агитация. Даже если она антивыборная - и, значит, по определению не может «оплачиваться избирательным фондом» какой угодно партии. Претензии, как выяснилось, были предъявлены к моей статье «Я не голосую – противно!», опубликованной в газете «Всему наперекор».

На этой акции не посчастливилось оказаться редактору вышеупомянутой газеты Наталье Филоновой. Через несколько дней она была взята под длительный арест в Забайкальском крае. Меня, ее защитника на суде, намеревались задержать 5 декабря во время процесса над Филоновой. Однако я и Стецура в это время находились уже на пути к Иркутску. 6 декабря, при прохождении регистрации, мы были этапированы в Улан-Удэ на административный суд по факту того самого пикета на Арбате и по той же статье «незаконная предвыборная агитация». То есть по тем самым выборам, которые уже состоялись, и даже победоносно для правящей партии...

На границе с Бурятией нас поджидал автомобиль родных бурятских органов во главе с известным майором Юрием Захаровым. К вечеру доехали до суда, назначили штрафы и отпустили. При этом остальных участников злополучной акции, живущих в Улан-Удэ, в суд не доставляли. Очевидно, именно потому, что они не направлялись в Москву. То, что официальной целью поездки было участие в правозащитном семинаре Российского исследовательского центра по правам человека, никого не успокоило.

Вот и получается, что победа на выборах (не сокрушительная, но вполне допустимая) для «Единой России» отнюдь не повод расслабиться. Заработав в «отсталом регионе» с традиционно этническим протестным электоратом 51 процент голосов, бурятские власти не перестают денно и нощно печься о беспорядках в Москве. Или это Москва не устает печься о Бурятии? Так или иначе, ни оппозиция, ни правящая партия не чувствуют под ногами земли, а чувствуют нечто иное – ветер перемен. А в это время все законы уступают место силе и агентурным играм.

Наталья Филонова, организатор петровско-забайкальских наблюдателей, сегодня получит новых 5 суток. 3 декабря я была ее защитником в суде, где для успокоения умов ей дали всего три. Сегодня меня настойчиво приглашают в суд по Филоновой. Какая забота о том, чтобы представитель не пропустил репрессивный суд! По неофициальной информации, дан приказ о моем аресте на этом самом суде. И забота о том, чтобы Филоновой была обеспечена квалифицированная защита, объясняется именно этим. Сегодняшний суд состоится по факту одной (1 штука) листовки, якобы наклеенной 20 ноября на стену, по словам одного доносчика.

Далее петровские органы стали задавать аккуратные вопросы о Татьяне Стецуре, которая защитником Филоновой не является. Выдавая себя с головой, они особо не стесняются, уверенные, что не там, так здесь.

Сама Филонова содержится все в той же камере петровского клоповника. В Читу с нормальным изолятором ее не повезли, что опять же показывает у них отсутствие всякого стеснения. В предыдущий раз я писала, с каким беспределом ее, организатора антивыборной акции, задержали перед самым началом этой акции 27 ноября. Так вот, именно по этому факту ее и осудили. Неповиновение!

Защиту мы выстроили на том, что она воспринимала неизвестных ей людей как похитителей. Действительно, фразы «Ну ты попала» и «Куда ее теперь везти-то?» создавали подобное ощущение. Впрочем, порядка не прибавилось и в самом ОВД, где ее держали и как подозреваемую по одному делу, и как потерпевшую по другому. На суде один из ментовских начальников, Иван Козлов, напрямую рассказал, что приказ о ее задержании обсуждался на планерке, посвященной непосредственно антивыборному пикету.

Нам удалось из его слов узнать, что имел место один документ – поручение следователя Бянкиной начальнику ОВД. И потребовать оглашения этого поручения. Помявшись, бумагу привезли. Там указано: «Просьба не ограничиваться установленным сроком и в случае обнаружения подвергнуть приводу Филонову Н.И. в Петровск-Забайкальский МСО». Вот они и не ограничились: вместо того чтобы задержать организатора на самой акции, схватили до начала, остановив частную машину на дороге. Причем сотрудники ДПС, Баенко и Храмцов, остановившие и обыскавшие машину (принадлежавшую вовсе не Филоновой), как один забыли причину остановки. В предварительных «показаниях» у обоих сказано, что на лобовом стекле отсутствовал талон о техосмотре, а в суде оба заявили, что не был включен ближний свет. О том, что письменные показания идентичны вплоть до пунктуации, говорить не приходится.

Практический вывод из этого такой. Они сделали себе фетиш из статьи 19.3 КоАП. Хватают без объяснения и представления, зачастую без формы, человек отбивается (или нет), и его запирают за неповиновение. Далее можно спокойно разрабатывать доносы, листовки и другую конкретику, наполненную хоть каким-то смысловым содержанием. Но для начала всегда пойдет неповиновение. В случае с Филоновой было даже еще круче: ей, покорно вылезшей из машины, загодя сообщили: «Ну вот, неповиновение!»

Иными словами: сопротивляйтесь! Неповиновение будет в любом случае! Если не сопротивляться, они начнут бить, плевать в лицо, все что угодно, лишь бы ответные действия последовали. Если есть шанс отбиться или сбежать, надо это делать, потому что сегодня результат любого задержания, любого суда и любой покорности предрешен.

Всем привет. Либо до следующей статьи по эпохальному делу Филоновой – либо мы расстаемся надолго.

Сегодня стало известно, что в Бурятии возбуждено уголовное дело в отношении предпринимателя Олега Носова, которого в СМИ называли «террористом», а в народе – героем, грудью вставшим за свою собственность. 13 октября он угрожал взорвать свой цветочный магазин «Жасмин», когда судебные приставы пытались его снести и отнять землю для мэрских нужд. Тогда Носов был задержан и отпущен. Сегодня – статья 296 ч. 2 - угроза убийством в отношении судебного пристава. Магазина уже нет.

Неделю назад был арестован ФСБ по обвинению в мошенничестве адвокат Станислав Эрдынеев. Официальная версия никак не связывает оба эти события. Более того, и общественность вряд ли свяжет их, не зная подводных обстоятельств. Одно ясно всем – репрессии в Улан-Удэ зашкаливают, и по республике расползается тихое облако резонанса.

Якобы террорист

Пресса и общество с самого начала приняли сторону Носова. Владельца магазина морально оправдали тем, что государство довело человека - отнимают последнее имущество. В действительности магазин у Олега был не последним, и слава богу... Носова, продержав всего час в ОВД, выпустили без протокола, даже не показав его центру "Э", как это принято. Приставы, кстати, очумели, увидев хозяина «Жасмина» опять на свободе сразу после задержания. И газовые баллоны, которые он угрожал взорвать вместе с магазином и приставами, не были изъяты в день инцидента. При этом, по заявлениям предпринимателя, он готов был идти до конца.

Представитель московской диаспоры бурят немедленно обратилась ко мне и Татьяне Стецуре с просьбой приехать на снос магазина. 14 октября Носов оформил доверенность, и мы стали его представителями, сразу приступив к исполнению своих обязанностей. В магазине творился кошмар. Приставы и строители вели себя развязно, родственники Носова яростно возмущались, плакали дети. В уже разбитые окна врывался холод. Нам с трудом удавалось сдерживать провокации одних и отчаяние других. Неожиданно, через день после «угрозы взрыва», изъяли эти баллоны, разумеется, противозаконно, ибо поздно и без ордера на обыск. «Да какие там газовые баллоны! В них нет газа! И не было!» – твердил псевдотеррорист.

Прибывшие в магазин журналисты взяли интервью и у самого бизнесмена. «Да что ж, я хоть сейчас все взорву», – надменно и свободно говорил Олег, словно не замечая двойственности своей позиции. Корреспонденты наивно переспрашивали: «Но как же люди в квартирах?» (магазин примыкал к жилому дому, и квартира самого Носова примыкала к торговому помещению). Он настаивал на том, что не поглядит на людей. Оговорюсь заранее – я поддерживаю такие методы противостояния распоясавшимся приставам, тем более что действовали они по приказу городских властей. Да и газа-то правда никакого не было. Однако посмотрим, что было дальше.

(Читать целиком)

Сегодня на забайкальской федеральной трассе была превентивно схвачена Наталья Филонова, организатор акции против принуждения к выборам. Вытащив из частной машины, ее повезли как «объявленную в розыск». За день до того, 25 ноября, Филонова была с нами в улан-удэнском ГУВД. В тот день на бурятской акции было задержано шесть человек. Обе пресеченные акции были санкционированы, и обе – против выборов.

Итак, Филонову берут за сопротивление, но она сопротивляться и не думает, успокаивает бдительность противника: «Что вы, родной милиции сопротивляться?» Чтобы получить право одного звонка, она дожидается, пока не подъехали к людной улице, а там открывает форточку и швыряет на дорогу папку с ментовскими документами. Пользуясь паникой, выскакивает из уазика и хватается за электропроводку. Прохожие бледно переглядываются и бегут прятаться в магазин. На Филоновой рвут одежду. В общем, позвонить разрешили. Рекомендуем для всех сопротивленцев! Особенно в родном городе, где каждая собака вам сочувствует и пускает слухи...

В петровском ОВД ей объявили постановление о принудительном приводе на допрос по уголовному делу (ст. 319 – оскорбление представителя власти). Подчеркнем: это в воскресенье-то. Затем следователь объявила, что Филонову привезли как потерпевшую, ибо летом она подавала заявление о задержании и побоях по приказу мэра Александра Таранова. Наконец хором они объявили, что забрали ее и за то, и за это, и за распространение агитматериалов против всех. Она успела, перехватив инициативу и прорвавшись в дежурную часть, написать целых два заявления о преступлении на ментов и на следовательшу. Предложили забрать эти заявления, тогда отпустят... Задержанная легла на ментовскую скамейку и пожелала беспредельщикам спокойной ночи. По истечении времени, отведенного на акцию, она была выпущена.

А как было у нас? На Арбате мы установили мусорную урну. С одной стороны она была обклеена цветными портретами Путина и Медведа с перекошенными блатными усмешками, с другой стороны – баннером «Я не голосую – противно». Сверху вывеска «Долой ЕДИНтичные партии». Штатский требует снять урну, предупреждает о статье за оскорбление и отступает. Люди подняли плакаты:

– Пусть их выборам будет ПУСТО!
– Не голосуй! Не будь сообщником!
– Все свободны! Их выборы – насилие!
– Они гонят вас голосовать? Имейте мужество остаться дома!

В листовке была сакраментальная формула «Я+Я+Я=ЯВКА». В процессе стало ясно: да, именно это в точку. Явку им стало позарез надо сберечь! В итоге председатель ЦИКа позвонил министру МВД Бурятии. За последние 10 минут, оставшиеся до конца акции, всех нас повязали. Предлог – уже не урна, а агитация против выборов. Долгих переговоров с ментами не было, сатрап, как он себя называет, Юрий Захаров просто заявил: «Расходитесь – разговор окончен!»

Но в отделе выяснилось, что сатрап Захаров это просто лапулечка. Потому что в актовый зал, где нас обычно держат, загнали человек 20 штатских отморозков, невменяемых и пьяных шестерок. Не представляясь, они начали разъединять задержанных, а мы этого не любим... Одна из женщин попала в ментовку впервые. Робкая и хрупкая бурятка была выбрана для прессинга. Схватившись за меня, она упала между стульев и кричала от страха, что будут бить, но ее выволокли принципиально. (Она просто знала, что с нами так уже поступали: сперва разъединяли, а потом головой об стенку, и кстати, это делал сам Захаров.)

Мы встали стеной, требуя держать всех вместе, долго нас не могли расцепить. Утащив всех, меня и Татьяну Стецуру оставили вдвоем, и эта компашка начала развлекаться. Отвечать на лавину сексуальных оскорблений мы не стали, а просто опрокинули трибуну им на дебильные головы. Трибуну подняли, но на место ставить не решились, отодвинули. Оставшееся время мы молчали. Чего они только не делали, чтобы разговорить: и к Свидетелям Иеговы нас причисляли, и вместе в темноте ночевать обещали. Но молчание – проверенное дело.

Почему я говорю: дебилы, отморозки? Никогда прежде я не отзывалась так о ментах. Лапулечку Захарова я однажды отхлестала по физиономии, но отдаю ему должное, он остроумен и умеет приноровиться к любому спецконтингенту. Опера Телешева я как-то сшибла с ног зонтиком за шею, но он был сдержанным и убежденным опером. Уличные наемники чаще всего попадаются трезвые и осторожные, с ними интересно иметь дело. Буряты-лейтенанты, «доржики», как их тепло называют, не несут в себе ничего звериного, кроме камуфляжа. Но эту скалозубую шпану следует только иметь, раз уж это их главный аргумент...

Так не эти ли отморозки обеспечивают эту проклятую ЯВКУ? В конце задержания их отпустили скопом: «Идите домой!» Вот такие же и славят Едро в 30-градусный мороз, а потом им говорят: «Идите домой!» Такие же и состоят в профкомах, и ходят по студентам, загоняя на выборы, а потом: «Идите домой!» И такие же, если надо, схватят, прибьют и прикончат тех, кто против таких выборов. Тех, кто говорит: «Имейте мужество остаться дома».

Вы идете на выборы добровольно, граждане? Вы не хотите лежать на диване? Так подумайте о тех, кого ведут туда силой. Как там, кстати, с заключенными дело обстоит? Руки за голову! Голосуй, сука! Так в чью армию вы вступаете, добровольцы?

Есть очень похожий лозунг: "Я голосую против партии жуликов и воров". Так мыслят карманные оппозиционеры, такова их ниша. А мы выдвигаем новое прочтение этого посыла. Итак: "ПАРТИИ ЖУЛИКОВ И ВОРОВ, ОБЪЕДИНЯЙТЕСЬ!"

Все просто. Во-первых, нам противна идея голосовать за разные сорта известно чего. Во-вторых, все партии, пущенные на выборы, заработали эту привилегию известно чем. Наконец, объЕДИНиться – это единственное, что им удалось. Пропитаться общей субстанцией, так сказать.

Понятно, что эта идея не в мейнстриме и легальная оппозиция испытывает ненависть к ней. Но есть и чувство реальности, и оно подсказывает: простой народ считает именно так. Не против – а противно! Не идти голосовать, черкать бюллетени и создавать явку на празднично украшенных участках, а сидеть дома, испивать свою чашу отчаяния... А значит, народу (и нам) осталось только осознать свое «противно» как протест.

31 октября, на митинге «Стратегии-31» в Бурятии, я призвала сделать день выборов днем тишины. День пустых улиц и пустых избирательных участков. Не прикасаться к урнам – это все равно что облизывать миски, таких опускают, и заслуженно. Нет, мы должны мрачно сидеть дома в знак несогласия. Пир едриной души необходимо омрачить, испортить им праздник.

Зачем нам этот день единогласия? Зачем нам с фигой в кармане идти в стойло? Зачем утешаться, разукрашивая бюллетени всеми красками матов, как будто их кто-то прочитает? Имейте смелость оставаться на своих местах. И приготовиться к атаке не только на едросню, но и на всю праздничную вертикаль, на весь преступный режим. Потому что едросня изменит название, как бывало не раз, для сохранения режима, и все это – нашими руками и копытами?

А на том митинге была еще пара лозунгов в тему: «Медвед передаст» и «Путин НЕ должен уйти. От расплаты». В самом деле, это прямой удар по мейнстриму. Считается, что на исход выборов можно повлиять... И что Путина требуется умолять уйти... Да его охранять надо как главного международного преступника, а мы его умоляем. Не хватало только назначить ему почетные отступные!

В любой системе действуют механизмы самоочищения. Режим очищается, делясь на липовые партии, а мы голосуем за них, как бараны. Оппозиция очищается от «свободных радикалов», навязывая недовольным безобидные лозунги: голосуй за клонов, пиши маты на бюллетенях, но главное – войди в дверь! И в окнах снова засмеются, что этих нищих провели.

Первый Сибирский гражданский форум (19-21 октября) прошел в Чите во имя «гражданского мира и согласия». Из граждан там были замечены губернатор Забайкальского края Р. Гениатулин, полпред президента В. Толоконский и федеральный инспектор Б. Жамсуев – бывший лидер агинских бурят. Из врагов народа – я, Н. Филонова и член общественной палаты края М. Саватеева. Сотни нагнанных студентов, дети-артисты, артисты-официанты и десятки автомобилей кортежа.

«Уезжают отсюда лучшие, а возвращаются явно не лучшие!»

Так проговорился со сцены А. Кошелев, организатор от местной администрации, на закрытии форума. Целый день он держал дискуссионную площадку в чекистских рукавицах, и нервы его сдали.

Добавим: а сюда порой и не доезжают. Попасть на форум оказалось нелегко. «Блокпост» начался не с фойе, а с автобусной остановки, где мутный тип в камуфляжной спецовки угрожал застрелить из ружья. Я тогда ехала вдвоем с Натальей Филоновой, ружья как негабаритного предмета у него не разглядели, вдвоем бы его одолели. Но удивила наглость наемника – на хорошо освещенном месте, под лучами десятков фар кричать: «Закопаю и никто не найдет!» В это время правительственных шишек везли спецрейсами по тому же маршруту.

Прорвавшись через штатских, выяснили, что форум-то начался еще вчера, до открытия. Значит, избранные шишки отдыхали и набирались сил без лишних элементов.

Итак, дальнейшее происходит в нашем проклятом присутствии. Пленарка длиной в целый день, кофе-брейк отменили во избежание вопросов. Говорили о Манежке, экстремистах и политиканах, а взаимоотношения русских и бурят обходили. (Спрашивается, что актуальнее в русской области, захватившей Агинский Бурятский округ: неужели Манежка?)

Представители трех конфессий не выдерживают земной суеты и рассасываются. Вопросы позволено писать на бумажках и отдавать волонтерам. Единственная волонтерка в белой кепочке обходит наши ряды стороной. Приходится вставать с места и заявлять без микрофона. Однако маховик остановить трудно, и резолюция (та, что насчет гражданского мира) принимается без единого вопроса и без голосования! Кортеж отправляется на многонациональный спектакль.

На другой день предполагалось наконец "поговорить за демократию". Переполненный спорткомплекс. Молодежная дискуссионная площадка жестко модерируется. Докладчики сидят далеко за ограждением, на трибуну не выходят, их лица только освещаются проекторами. «Откровенный» Кошелев отвечает за всех докладчиков и комментирует сам себя между вопросами.

()

Народная правда о Тугнуе

Кто из сельского начальства высказался про платье, я сообщать не имею права. Этот материал построен целиком на анонимных источниках.

Как известно, летом 2011 года Путин прилетал в Бурятию к Даше Варфоломеевой, которой сделал счастливое детство. Когда-то он подарил ей бальное платье, потом ее отцу трактор, потом ее деревне - новую дорогу, а потом приехал в гости. Не обидел Путин и собственную дочь – ей через третьи руки принадлежит Тугнуйский разрез. Так что приезжал вождь не только к Дашеньке, но и осматривать свой семейный бизнес.

На все 100

Как бы то ни было, отец Даши пропил свой трактор, Даша выросла из своего платья и стала молчаливым, измученным подростком, а население претерпело истинный террор. В каждой избе сидел сотрудник органов и не выпускал хозяев во двор. На въезде стояли блокпосты и задерживали жителей. На улицах – пустота.

В рекордные сроки построили новую школу – сегодня-то, это малокомплектную-то? Даша, конечно, не единственный ребенок в этом показательном селе. Кроме нее в Тугнуе еще целых 70 детей. Но путинская свита предупредила: нужно 100 детей! И всех в красивой форме! Глава местной администрации заикнулся: «А одетых из них вообще человек десять»... Но не только же Даше ходить одетой? Найдется в таком разе.

В Тугнуе 10 учителей, но сказали: нужно 20! Администрация поняла намек: из соседних районов привезли недостающих детей и учителей для проведения церемонии.

Смерть чиновника?

Перед самым прилетом Путина в новенькой школе протекли потолки. Показательный объект был залит водой. И тогда ответственный хозработник умер загадочной смертью! Концы в воду, так сказать.

В доме Даши Варфоломеевой лично клеил обои глава сельсовета. Сама Даша, обедая рядом с вождем, не произнесла ни слова. Чем грозили 12-летней фаворитке, что так запугали ее? Чем грозили ответственному за протекшую крышу – не расстрелом ли? Может, сгоряча его и прикончили озверевшие лакеи?

На торжественном обеде свиту посадили за столом в школе, а учителей... в детском садике. Вся прослойка интеллигенции была возмущена, ибо такого никогда не было, чтобы вожди отдельно от народа кушали. Кастовое деление? Скорее всего, опасались, не ляпнул бы кто из учителей лишнего за столом. Например: скоро ли нас назад повезут?

А где-то детей хватает

На днях стало известно, что в приснопамятном городе Петровск-Забайкальский нарастает возмущение маршрутчиков. Как сообщил один из водителей, всех их заставляют бесплатно возить учеников только что закрытых малокомплектных школ. Этот рабский труд никак из бюджета, оказывается, водителям не оплачивают! Зато объявления о бесплатных автобусах лепили на все столбы, прямо сверху листовок о митинге...

Если верить в решительность петровских маршрутчиков, то скоро бастующие водители начнут выталкивать детей из машин, и все повторится: круглосуточные митинги, аресты и рукоприкладство. А пока работают детовозки. Чекисты возят «липовых» детей в в Тугнуй, потому что некем набить показательную школу, а маршрутчики-рабы возят «настоящих» детей в центр Петровска, потому что нельзя же взять и поотстреливать лишних?

Нынешний Тугнуйский разрез – и бывший Петровский Завод. Два часа на машине – и в одной вотчине СТРОЯТ ненужные школы и погибают ответработники, а в другой ЛОМАЮТ школы в дни выпускных экзаменов! Но и тут и там царит путинский террор и великий обман хуже лубянских взрывов.

А ту Дашину просьбу в путинском эфире - ну ту, что насчет платья - ей написала на бумажке пробивная родственница, до того набившая руку на всяких челобитных.

Официальное введение санкций для заключенных, объявляющих голодовку, было прогнозируемо. Еще в бурятском СИЗО мне говорили: «Лечение тут бесплатное. Но! Если сами будете резаться – взыщем стоимость врача, бинтов там и так далее». В тот раз голодовки у меня не было, но вопрос уже заинтересовал. Ведь от членовредительства она отличается мало, значит, чего-то взыскивать нужно и за голодовку. Но меня рассмешила мелочность нашего правосудия. С людей, отправленных в ад, лишенных дома и прежнего статуса, оно не стыдится взыскивать стоимость поднятого врачебного зада и куска бинта! А если, не дай бог, повесишься на разорванной простыне – взыщут за простыню. Сдерите лучше кожу с человека, чем так мелочиться.

В читинском изоляторе я прошла голодовку, и единственным издевательством по этой части были ласковые предложения компота (впрочем, это немного компенсировалось мучениями в больнице). Однако проходит несколько месяцев – и жесткий законопроект запрещает, и грозит не деньгами, а физически. Запрещает что: взывать к системе или бороться с ней?

В этом читинском изоляторе они уговаривали нас подать жалобу в прокуратуру, но не голодать, намеком предлагали деньги на возвращение домой после выхода. А я отвечала: мы не собираемся подавать в прокуратуру; ничего, доберемся сами. Как они хотели, чтобы мы «обратили на себя внимание»... только бы системным способом! Тюремщики уговаривали заключенных жаловаться на самих себя! Лишь бы только не голодовка, не выход за флажки.

Я считаю, что для тех, кто действительно пытается призвать власти на помощь, новый законопроект очень суров, но цели не достигнет. Голодающий, слабый человек, которого они вдобавок заморят в карцере или изобьют, в итоге окажется в еще более опасной для жизни ситуации, чем просто при голодовке, и тем самым все равно создаст им ЧП. Но если идейный борец против легавых уже встал на путь голодовки, когда его никто не трогал, то прессинг лишь укрепит его мужество.

Счет за голодовку, счет за веревку... В сущности, силовики только затруднят себе задачу ломки самых стойких. Раньше можно было «залезть в душу с мылом» и уговорить выпить компотику, убедив, что менты тоже люди. А теперь они будут вынуждены игнорировать собственные правила, чтобы окончательно не ожесточать непокорного зэка. В противном случае его придется устранять, поскольку такого счета он не простит государству до конца жизни.

В качестве выхода я могу предложить только одно: обогнать пытки своей смертью. Проще говоря, выбирать сухую голодовку. Она либо заставит обратить на себя экстренное внимание и даже заставит администрацию отказаться от санкций, либо причинит смерть и избавит от любых наказаний. Для последовательно защищающих свои убеждения рекомендую другие способы – отказ от работы, от вставания перед надзирателями либо от всякого с ними общения. Считаю, что эти действия, не чреватые смертью, носят в чем-то даже более принципиальный характер, хотя и меньше напугают администрацию пресловутым ЧП, чем умирание от голода. Кстати, такие методы тоже могут привести к улучшению положения заключенного. Меня, во всяком случае, за невставание вызвали к оперу по особо важным делам, и не чтобы угрожать мне, а с осторожными вопросами – не оскорбил ли меня кто-нибудь?

20 лет спустя после того как народ вырвал свободу из-под танков КГБ, он не может вырваться из-под чего-то другого... ползучего...

Сегодня по дороге из Улан-Удэ в Петровск-Забайкальский, между двумя ментовскими уазиками в сопровождении штатской машины, я подверглась нападению одного из этих штатских. «Подожди, мне не нужно денег, - приговаривал он, сбросив меня на обочину и ударяя по челюсти. – Мне другое нужно!» Что – он не пояснял, раздевать не пытался. Ни похоти, ни грабежа – только удары. Меня освободил не мой острый предмет, коим я тыкала ему в руку, а появление двоих прохожих, один из которых жестко вмешался. Говоря спасибо, пристально глядела последнему в глаза, пытаясь понять – не инсценировано ли его появление так же, как появление врага. Что им нужно: душить или придушивать?

Спустя сто метров один из ментов, отчего-то напуганный, поинтересовался: «А вы не боитесь, что что-то случится?» (Я-то и не думала к ним подходить.) Отвечаю: «А вы в курсе, что ли? Это вы его подослали?» О том, чтобы ИХ просить о защите, не могло быть и речи, я ушла.

Есть подонки, работающие кулаками, есть их прикрытие. Только 3 августа в этом же Петровске, на праймериз Едра, нас – Наталью Филонову, Татьяну Стецуру и меня – выволокли вниз головой четыре пролета лестницы под командованием мэра Александра Таранова. Он продолжает мстить нам за круглосуточный митинг в защиту школ, а мы готовимся к митингу на День знаний. В ментовке мы молчали абсолютно, чем вызвали уважение оккупантов.

Что князек Таранов, что диктаторы. Ранее, 1 июля, в день празднования 350-летия «добровольного вхождения» Бурятии в состав Российской империи, нас, тех же фигурантов, задержали - кого в Улан-Удэ, кого в потемкинской деревне Тугнуй. До выяснения личности. Превентивные меры. А очень нарядный народ, среди которого было мало бурят, был мрачен и трезв – на трое суток запретили водку.

Но что стоит за этими мерами? Идеологические праздники или трусость императоров? Вчера в Улан-Удэ прилетел Медведев и на бронированном поезде приехал Ким Чен Ир. Вокзал был оцеплен, машины ставить запрещалось, население то сжимали, то разгоняли как скот. Вот вам и наемный бандит. Первого же июля, помимо ненавистного для честных бурят празднества, в Бурятию приезжал Путин. Как они боятся! Самолетов боится только Ким, но оппозиции боятся все.

Путин боится нас. Боятся Медведев и Ким Чен Ир. Боится ментовский недоучка Таранов. А нас вынуждают бояться наемных бандитов.

Пишу статью и отматываю пленку битья, с гордостью вспоминаю свое сопротивление. Я горжусь, что в эти тошнотворные дни я не в Москве, в прошлой жизни победившей путч, а где-то поглуше: чтобы не дать отчаяться всем, кто не может эвакуироваться, то есть эмигрировать... Оскорбленным бурятам, обездоленным деревенским вне наций...

А своей статьей я не горжусь, все кажется, что слова не ко времени. Это время идти в партизаны. Это оккупанты. Они не захватывают власть – они ее давно удерживают. Милиция охраняет убийц оппозиции. Вместе они охраняют трусливых вождей от населения. Им проще перестрелять всех, но некем будет править. Им очень хочется убить нас первыми. Но посмотрим, сколько их нам удастся забрать с собой.

Никто не мог ожидать такого от Петровск-Забайкальска, да еще от самых деревенских из его районов. Никто, кроме тех, кто подготавливал и направлял бунт. Именно в этом обвинили меня, такого же правозащитника из Бурятии Татьяну Стецуру и местного депутата Наталью Филонову. Только нас троих из многих десятков протестующих выхватили и посадили под арест. Остальным, готовым на все, скомандовали: «Десять минут – расходитесь!» Народ стоял... и «еще десять минут»... Люди дрогнули, и нас разъединили.

Потом было письмо в защиту, которое, как нам было слышно из нашей камеры, они приносили, требуя его зарегистрировать. Но в тот момент нас не отбили, а до того было несколько сходов граждан, бессильно запрещенных, но весьма смелых. Пока в Москве привычно скандировали «Путина в отставку!», пока у нас в Улан-Удэ звучало интеллигентное «За наш Арбат!», жители Совхоза Петровский натужно выкрикивали: «Тихо!», «А вы кто такие?» – прямо в чиновничьи гляделки. А 11 июня собрался сход поселка Мясокомбинат, торжествующий и горький.

Чего вам, родные мои?

Три школы в сельских районах Петровска закрываются в силу малокомплектности. Дети бедны, учителя в меру самоотверженны. Их уже уволили. Школы разбирают, не дожидаясь конца экзаменов. Бесплатного автобуса не предоставляют. Жители страшно запуганы и возмущены одновременно, но эти деревушки принадлежат городу – Петровску.

Народ пригласил власти, те не пришли. Привычно ждали и не ждали мэра Александра Таранова, человека беспрецедентной наглости. Он не явился. Но жители организованной колонной взяли да и направились к зданию администрации. «Ваши действия незаконны», – растерянно твердила милиция. Колонна шла по трассе, тяжелые фуры шарахались от растянутой толпы. Наперерез колонне выехал пузатый джип. «Таранов приехал!» – усмехнулось шествие. Он вышел, обнимая грудью все свое непокорное население. Мы разрулили заминку: «Идем до мэрии! Никаких переговоров на проезжей части!» Никто не остановился. Обиженный мэр по задворкам поехал к администрации.

«Чё, моя-то?», «Ну чего тебе, родная?» – так говорил Таранов со всеми, кроме нас: общаться с приезжими правозащитниками он не желал вообще. «Оставьте нам школы!» – твердили учителя и родители. «Мы хотим учиться в своей школе!» – кричали ученики, снимавшие все события на телефоны. Наконец люди уселись на крыльцо мэрии и объявили, что не уйдут до завтра – 12 июня.

Всю ночь перед праздником вокруг нас кружили штатские машины, милиция не уезжала. Появился первый кустарный плакат: «День города. День России. День гнева». Его с ночной вспышкой снимали чекисты, ему одобрительно сигналили обычные водители.

Подвезли чай, бутерброды, куртки, несколько одеял. Нас, городских правозащитниц, кутали и откармливали, не считая порций. Как будто чувствовали, что завтра нам это понадобится больше, чем им, а они отступят.

(Читать целиком)

Ее все-таки защищают. Но почему и для чего? Разберемся, почему она важна для общественной совести.

Она бывший член НБП, бывшая известная активистка и сегодняшняя жена одного из региональных лидеров "Другой России". За то, что из "Другой России", ее поддержала собственная партия. За то, что бывшая, – те, кто с этой партией не согласен.

Она мать ребенка, отброшенного руками Центра «Э», и она смертельно больна. Ее жизнь и будущее ее ребенка в опасности. За это ее поддерживают гуманисты и матери.

Она политзаключенная и заложница оперативной провокации. Проще говоря – жертва гонений на оппозицию, вне зависимости от взглядов и принадлежности. За это ее защищают... как раз не за что-то, а вопреки. Защищают противники репрессий против всех, включая запрещенную НБП.

Я не член НБП и не одобряю отход от политики. У меня нет мужа и детей, и я здорова. Значит, я защищаю ее по принципу «ненавижу, но не промолчу, ибо долг» – больше выбора как будто нет? Ни в коем случае.

(Случай Осиповой: свои и чужие)

О двусторонних актах (31 декабря и далее)

В настоящей ситуации я вынуждена обезопасить нас, арестованных, от дискредитации. Против меня и Татьяны Стецуры можно выдвинуть обобщенное обвинение: мы пошли в СИЗО добровольно, а теперь ведем борьбу против его порядков, отказываясь вставать при появлении администрации.

Добровольно? Да. Вам известно, в какой день произошло задержание (за 20 минут до митинга) и что этому предшествовало. Но до последнего можно было избежать ареста. Даже после "прений", когда судья, выслушав нашу позицию, удалилась, в зале суда с нами осталась прокурор. Искусительница долго уговаривала нас дать подписку о невыезде, твердя, что "в СИЗО очень страшно". Судья Левандовская в это время, очевидно, еще ждала конца переговоров. Зайдя, наконец, волнуясь, она объявила свое решение. Уже в темноте нас вывели через служебный выход в автозак без окон. В СИЗО мы, находясь в одиночках, отказались вставать. За это нам обещали карцер и учет. Вот и все вкратце.

(Мы сами выбрали свою судьбу)