Михаил Горбачев дает интервью нередко, но почти всегда иностранной прессе. Видно, и впрямь нет пророка в своем отечестве. Информационный остракизм слишком заметен. Иногда кажется, что он живет в изгнании, на виртуальном острове Святой Елены, окруженный Лас-Казом и Монтолоном, принимая редких визитеров, чтобы через них сообщить миру свои оценки происходящего. Вот и на этот раз для своего послания он выбрал Русскую службу "Радио Свобода".

Это интервью заслуживает осмысления. Интересен прежде всего ретроспективный взгляд отца перестройки на судьбоносные события 80-х. Пересмотрел ли он свои тогдашние позиции, какие решения считает ошибочными, что сделал бы иначе или не делал бы вовсе? Фраза о том, что история не знает сослагательного наклонения, навязла в зубах. Но кого и чему может научить история, если ее ход жестко детерминирован, если не рассматривать возможность альтернативного развития событий? Кроме того, речь идет о событиях недавних – есть возможность сличить слова президента с собственными воспоминаниями.

"Вас до сих пор упрекают и за Берлинскую стену, и за то, что произошло в Восточной Европе в 89-м году, я уж не говорю о том, что Горбачев развалил Советский Союз"... На эту фразу Людмилы Телень, предполагающую развернутый ответ, Горбачев, выслушав реплику с мрачным видом, отвечает лаконично: "Это вопрос решенный, проясненный. Развалил, да". И улыбается своей неотразимо обаятельной, но вместе с тем и саркастически-горькой улыбкой.

Как он смеет улыбаться в связи с "величайшей трагедией XX века"? Да так вот и смеет. Это его главное достояние и наследие. Оправдываться не в чем.

Дальнейший диалог еще занимательнее.

- Есть ощущение, что что-то вы сделали не так тогда?
- Причем тут я? Весь мир менялся. Если вы мне все приписываете, тогда давайте...
- Что-то он при Леониде Ильиче Брежневе не очень менялся.
- Натюрлих, натюрлих... Нет, я не отказываюсь от того, что я руку приложил ко всему. Но в одном запоздали, в другом забежали вперед, в третьем просто, выражаясь терминами сегодняшних политиков, по морде кому-то не дали.
- А надо было? - Надо было.

Жалко, что он не говорит, кому именно надо было дать в морду. Но как прелестна эта непринужденная ссылка на язык современных политиков!
Смерть СССР датируется с редкой для событий такого исторического масштаба точностью - до дня и даже часа. Но точность как раз и подозрительна. Ведь не от ядерной же атаки погибла страна и не от потопа. Что предшествовало исчезновению советской Атлантиды?

Погоня за Чаушеску (я следил за ней со злорадством, которого теперь стыжусь, потому что видел фильм, как их убивали) была за два года до войны в Заливе, а в промежутке - вся эта проклятая рыжковщина с магазинами, где не продавалось ничего, кроме консервов из морской капусты и турецкого чая, и издевательский павловско-грищенковский обмен денег, и побоище в Тбилиси, и армянские погромы в Баку, и... что же еще?

Михаил Сергеевич не нуждается в моих похвалах и комплиментах, поэтому я буду говорить неприятное. Кто-то должен ему это сказать.

Помню, как у Горбачева гора с плеч упала, когда съезд народных депутатов решил избирать президента не всеобщим голосованием, а съездом. Для полноты картины вспомним депутата-идеалиста Оболенского, осознавшего весь позор ситуации и предложившего свою кандидатуру, лишь бы только выборы не были безальтернативными. В этом отношении критика Горбачевым нынешней, с позволения сказать, избирательной системы выглядит несколько резонерски.

Очень сильное, отчетливое событие декабря 1990 года - отставка Эдуарда Шеварднадзе с поста министра иностранных дел. Я сидел в зале, когда на сцене разыгрывалась драма. Напоследок срывающимся от волнения голосом Шеварднадзе предупредил о грядущей диктатуре. Горбачев не только не стал его уговаривать, но и с трудом подавил улыбку удовлетворения. Отлично помню, как Шеварднадзе затопывали, не давали говорить, и какой неслыханный в кремлевских чертогах, отчаянно дерзкий по тем временам текст произнес писатель Алесь Адамович, заявивший Горбачеву, что его "из-за фуражек уже не видно", что генералы с ног до головы вымазали его кровью своих жертв. У меня было ясное ощущение, что Горбачев глубоко уязвлен словами Адамовича и именно в этот самый момент окончательно определился - сделал выбор в пользу фуражек.

События в Вильнюсе провели резкий водораздел между властью и обществом. Ну а в марте 91-го, о чем все забыли начисто, танки вошли уже в Москву. Зрелище было с непривычки не приведи Господь. Аккуратно так высовывались стволы из переулков. С этого момента военный переворот был вопросом лишь времени: про желательность "железной руки" в один голос пели нам демократические сирены, спровоцировавшие в итоге эффект чеховского ружья на стене.
И ведь никогда он ничего не знал, не присутствовал, отдыхал, спал. Вот и доотдыхался. Конечно, чеченская война – кровопролитие совсем иного масштаба, но открыл этот вентиль теплой человеческой крови, ввел кровопролитие в политический обиход именно Горбачев.

"Да, это мое кредо – перемены без крови, без насилия. Вот никак не поймут, насколько это важно".

Эх, Михал Сергеич! Вашими бы устами...

Радикально новый, деидеологизированный, либеральный внешнеполитический курс Горбачева преобразил лицо мира и снискал ему всеобщее признание. Он обаял Запад своей небывалой для советского вождя открытостью и улыбчатостью. Он вывел войска из Афганистана и Европы, позволил сломать Берлинскую стену, распустил Варшавский пакт, отказался от поддержки одиозных режимов, подписал договоры СНВ-1 и об обычных силах в Европе и стал одним из инициаторов Парижской хартии для новой Европы.

Весь этот перечень заслуг Горбачева перед человечеством звучал бы совершенно неотразимо, если бы все это было сделано по доброй воле. Но у Горбачева все ходы были вынужденные. Из Европы нельзя было не уйти - альтернативой был вариант Гуантанамо: наглухо изолированных от страны пребывания баз с прямым снабжением по воздуху из России. Уход из Афганистана - помимо полнейшей бесперспективности войны и глубокой психологической травмы народа - был обязательной предпосылкой нормализации отношений с Западом.

Триумф Горбачева на международной арене находится в разительном противоречии с его фиаско внутри страны. Но... так бывает. Черчилль тоже выиграл войну, но проиграл выборы. Горбачев так и не понял, почему он должен был уйти.

"Мы первыми в 89-м провели у себя свободные выборы, мы пошли на гласность, свободу совести, свободу выезда, политический и экономический плюрализм".

Михаил Сергеевич по сей день уверен, что это он, он лично "дал" нам демократию, а мы кокетничали и не брали. Он забыл, как он отчаянно сопротивлялся свободе выезда из страны, сколько раз пытался ограничить свободу слова. Могу напомнить.

Он пытался сделать это, например, под предлогом борьбы с порнографией (записку на эту тему подали ему писатель Распутин и академик Примаков, в то время спикер Совета Союза). Провел закон о защите чести и достоинства президента (по этому закону подвергся репрессалиям арбатский матрешечник). После Вильнюса, когда вся либеральная пресса встала в оппозицию режиму и впервые, черным по белому, назвала его преступным, Горбачев на заседании Верховного Совета предложил приостановить действие Закона о печати, но столкнулся с такой гневной обструкцией, что был вынужден отступить.

Примечательна его оговорка, которую я отлично запомнил: "Этот вопрос мы решим по ходу пьесы" (вместо "съезда"). Он не понимал, что события уже вырвались из рамок сценария. Он хотел лишь слегка открутить гайки, а резьбу вдруг сорвало.

Чудесно написал один читатель в комментариях к интервью на сайте Свободы: "Уважаемый Михаил Сергеевич! Чрезвычайно Вам благодарен за то, что могу чувствовать себя свободным человеком в свободной стране, хотя страна эта и не Россия".

Вот и я не из России пишу. Да и сам Горбачев много времени проводит за рубежами родины.

Поразила в интервью застарелая, неизбывная неприязнь к Ельцину. Даже с покойником Горбачев не согласен примириться:

"Я сожалею, что я его не убрал. Пожалел, откровенно скажу. Все-таки одно поколение, он же на месяц старше меня, мы одногодки. Что он потом творил, а ему все сходило с рук. А мне ничего не сходило".

И это, кажется, единственная ошибка, которую первый и последний президент СССР готов за собой признать. Впрочем, узник Святой Елены тоже не признавал.